почти столько же дней отдыха. Даву, которому поручали организовывать всё на свете, получил предписание приступать к помолу данцигского зерна, упаковке получившейся муки, подготовке навигации на Фриш-Гафе и Прегеле, завершению строительства мостов через Вислу, формированию в Торне и Эльбинге складов, подобных данцигским, и прочной оккупации Пиллау и косы Нерунг. Даву также предписывалось быть начеку относительно возможных движений русских. Если бы они перешли через Неман и предприняли наступление, план оставался прежним – выдвигать прямо на них 150 тысяч человек Даву и 80 тысяч Жерома. Если же русские будут оставаться без движения, следовало держаться спокойно, не выдвигать французских аванпостов за Эльбинг, используя только пруссаков, которые от Эльбинга до Кенигсберга были у себя дома. Наполеон подготовил всё, чтобы по первому сигналу присоединиться к своему авангарду с курьерской скоростью. Впрочем, после прибытия Даву на Вислу он уже мог не опасаться неожиданного выдвижения русских, и ему оставалось желать только одного – задержки начала операций до прорастания травы.
Чтобы гарантировать исполнение и этого пожелания, Наполеон отправил к Лористону нового курьера, дабы объявить о новом движении войск и продиктовать, какие речи ему следует вести по этому случаю. Лористон должен был говорить, что Император Французов, узнав о выдвижении русских армий к Двине и Днепру (то была чистая выдумка, ибо никаких уведомлений об этом никто не получал), решил выдвинуться к Висле, опасаясь вторжения в Великое герцогство. Однако он по-прежнему готов вступить в переговоры, даже встретиться с императором Александром между Вислой и Неманом и обо всем договориться в ходе дружеской беседы, как в Тильзите и Эрфурте. Дабы придать больше веры подобным расположениям, Лористону разрешалось объявить, что французские войска не перейдут через Вислу.
Происходившие во Франции события получали самый живой отклик в Санкт-Петербурге. Прибывший 10 марта Чернышев привез дружелюбное письмо Наполеона и совершенно противоположные личные впечатления от встреченных им в дороге пугающих масс войск. Тревожные вести поступали со всех концов континента. Известия о движении Даву на Одер, о вторжении в Шведскую Померанию, о переходе Итальянской армии через Альпы и о заключении Францией союзных договоров глубоко поразили Александра и его двор, ибо не оставляли сомнений в том, что война будет ужасной и величию России, в случае ее поражения, будет нанесен сокрушительный удар. Известие о заключении союзов с Пруссией и Австрией открыло Александру и Румянцеву всю неминуемость опасности. Император, довольно точно осведомленный о том, что происходит во французской дипломатии (благодаря измене, источник которой, несмотря на все поиски, остался неизвестным), знал, что Наполеон долго заставлял Пруссию дожидаться заключения договора, дабы не вызывать излишних подозрений в Санкт-Петербурге. И заключение договора означало, что он исполнился решимости до такой степени, что отбросил все предосторожности.
Поэтому Александр уже не сомневался в исходе кризиса и считал невозможным кончить дело миром. Тем не менее, вместе с Румянцевым, оставшимся привязанным к политике Тильзита, он решил не начинать первым военных действий и сохранить последний шанс на мир, если Наполеон, против всякого вероятия, вооружался лишь ради проведения вооруженных переговоров. Он задумал держать свои аванпосты на Немане, не переходя через реку и не заходя даже в окрестности Мемеля (где правый берег частично принадлежал Пруссии), чтобы избежать нарушения границ союзников. Прежде чем покинуть Санкт-Петербург, Александр решил выждать еще некоторое время, дождаться каких-нибудь более агрессивных действий французов, нежели их передвижение к Висле. В последних беседах с Лористоном он не скрывал своих чувств и даже прослезился, говоря о войне, которую считал неизбежной, и о давлении на него по поводу необходимости отказаться от торговли с нейтральными странами. Он повторил, что Миланский и Берлинский декреты его не касаются, поскольку были выпущены без консультаций с ним; что он обязывался только поддерживать войну против Англии и закрыть от нее свои порты;
что это обязательство он выполнял лучше Наполеона с его лицензиями; и что требовать от него большего значит требовать невозможного и принуждать к войне, которую он не начнет сам, но поведет беспощадно, если его заставят прибегнуть к оружию.
Будучи поглощенным известиями с границ, нарушения которых он поминутно ожидал, Александр спросил Лористона, способен ли последний приостановить движение французских войск. Заключив из туманного ответа, что тот не имеет таких полномочий, Александр заметил, что, конечно же, Наполеон, чьи замыслы всегда глубоко просчитаны, не мог оставить послу возможность прервать движение его армий. Тем не менее Лористон настойчиво убеждал российского императора ответить на демарш, совершенный Наполеоном через посредство Чернышева, и отправить кого-нибудь с инструкциями, полномочиями и письмом, которым в любом случае следовало ответить Наполеону, коль скоро он написал первым. Александр отвечал, что, конечно же, он кого-нибудь пошлет, только этот демарш ни к чему не приведет и договориться нет ни малейшего шанса, ибо не ради же переговоров Наполеон передвинул в такую даль такие массы людей.
Чтобы не в чем было себя упрекнуть и не о чем сожалеть, Александр действительно написал Наполеону печальное, мягкое, но гордое письмо, в котором говорил, что всегда хотел уладить дело полюбовно и что мир однажды станет свидетелем того, что он сделал всё возможное, чтобы этого добиться; что он отправлял князю Куракину полномочия для переговоров (каковыми полномочиями посол, впрочем, всегда обладал), и что пламенно желал достичь мирного соглашения на вновь указанных основаниях. Послание Александра должен был доставить в Париж господин Сердобин. Условия, которые ему поручалось передать князю Куракину, были такими, какие предлагают, когда уже ни на что не надеются и хотят только спасти достоинство. Александр говорил, что готов вступить в переговоры и принять любое возмещение за Ольденбург; внести в указ от декабря 1810 года, неудобный французской промышленности, изменения, совместимые с российскими интересами; даже исследовать возможность применения в России торговой системы, придуманной Наполеоном, при условии, что от него не потребуют абсолютного исключения нейтральных стран, особенно американцев, и пообещают вывести войска из Старой Пруссии, герцогства Варшавского и Шведской Померании. В этом случае Александр обещал тотчас остановить вооружения и мирно договориться по всем спорным вопросам.
Но ни Александр, ни Румянцев не сохраняли уже никаких надежд и послали Сердобина только в ответ на горячие просьбы Лористона. Сердобин отбыл 8 апреля, через месяц после прибытия в Санкт-Петербург Чернышева.
Александр еще не заключал никаких договоренностей с Англией, дабы оставаться свободным и не совершать шагов, которые сделали бы войну неизбежной. Но при посредничестве Швеции были начаты косвенные переговоры, подготавливавшие минуту, когда можно будет отбросить все предосторожности. И когда такая минута наступила (ибо Наполеон заключил союзные договоры с Пруссией и Австрией), Александр отправил в Стокгольм Сухтелена, чтобы тот встретился с английским посланником
