Девушка смотрит на меня как на умалишенную. Верно, тема воспоминаний на Пандоре не приветствуется.
– Слайтекс стирает все следы, – отвечает осторожно. Должно быть, так разговаривают с душевнобольными, которых не хотят расстраивать.
Слайтекс – препарат, которым нас лишают памяти. Говорят, все зависит от дозировки: можно стереть последнюю пару дней, а можно всю жизнь. Чудесное средство, не имеющее побочных эффектов. Им лечат жертв насилия, используют в психотерапии, избавляя людей от детских травм и фобий, появившихся вследствие несчастных случаев. Доживи создатель слайтекса до наших дней, он бы здорово удивился, какое применение его изобретению нашли Тюремщики Пандоры. Ирония судьбы: создавая лекарство, изобрел орудие пытки.
– А ты что, что-то помнишь? – пугается Олуша моего затянувшегося молчания.
О да, я помню Ника.
– Нет, – отвечаю, чувствуя, что сознание стремительно уплывает, – конечно нет. – Не хочу отключаться, пытаюсь удержаться. Ощущение – будто держусь на поверхности воды: чуть зазеваюсь – пойду ко дну. – Но я не о слайтексе.
– Думаю, я вряд ли была хорошим человеком.
– Почему?
– Я слишком многим желаю здесь смерти, – практически скороговоркой произносит Олуша и бежит к двери, будто боится, что я брошусь за ней.
– Подожди! – приподнимаюсь на руках, но перед глазами плывет еще сильнее, и я снова падаю в подушку лицом. Чертов отвар.
Уже на границе сна и реальности слышу быстрые возвращающиеся шаги. Что-то бормочу, но уже не различаю собственных слов.
А потом проваливаюсь в темноту.
Мне кажется, еще слышу чей-то скрипучий голос, бормочущий ругательства, но уже не могу понять, кому он принадлежит.
* * *
Покидаю комнату с первыми лучами рассвета. Все тело зудит, и я больше не могу находиться в постели.
Сгребаю в узел грязное белье с кровати, туда же засовываю перепачканное платье, а на себя напяливаю сарафан и бреду к реке – никто за меня не постирает.
Голова кружится, и немного поташнивает. Но желудок пуст, и это к лучшему.
Барак спит, и я беспрепятственно выхожу на улицу. Только здесь вдыхаю полной грудью. Прохладно, и кожа тут же покрывается мурашками, но все равно снаружи дышится гораздо легче.
Возвращаюсь не раньше чем через час. Развешиваю мокрое постельное белье и одежду во дворе на веревке. Сама остаюсь в мокром сарафане – высохнет на мне, других летних вещей у меня все равно нет.
С удовлетворением отмечаю, что движения даются почти безболезненно – даже руки могу поднять к веревкам. Надо будет поблагодарить Сову, не знаю, правда, станет ли та слушать мои благодарности – она это не любит.
В бараке тихо: все еще спят, только на кухне слышится шевеление. Пройти мимо?
Лучше бы я так и сделала, но отчего-то все равно заглядываю внутрь. В моей голове все перепуталось, и не могу вспомнить, чья сегодня смена готовить.
Оказывается, моя. Потому как на кухне обнаруживается Сова – обычно мы работаем с ней в паре.
– Явилась красавица, – зло бросает женщина через плечо, заметив, кто заглянул в помещение. Замираю как вкопанная, не понимая причины агрессии. – Чего встала?
Сова подхватывает клюку, до этого прислоненную к стулу, и делает ко мне два широких шага, замахивается тряпкой, которую все еще держит в руке. Думаю, ударит, но женщина швыряет старое полотенце на стол и только мечет глазами молнии.
– Идиотка, – припечатывает и отходит.
– Что я сделала? – не понимаю.
– Еще и не помнит, – произносит та с отвращением, как сплевывает. Но я правда не понимаю. Сова упирает руку в бок и впивается в меня тяжелым взглядом. – Кто тебе Олуша? – спрашивает требовательно, при этом посматривая по сторонам, будто боится, что нас услышат. – Близкая подруга? Родственница?
Качаю головой:
– Нет.
Мы все здесь никто друг другу. Но Олушу мне действительно жаль больше других. Она совершенно не может за себя постоять. Чем-то девушка напоминает мне Джилл – такая же маленькая, кроткая. Должно быть, это подсознательное, ведь подругу я вспомнила совсем недавно, а к Олуше испытываю симпатию давно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А нет, так и молчи, – отчеканивает Сова. – О своей шкуре подумай.
– Да что я сделала? – все еще не понимаю. Спросила вчера о том, кем она была? Это Олуша ей рассказала? Да, на Птицеферме тема воспоминаний не поощряется, но за нее не казнят и даже не порют. Не понимаю.
Сова снова посматривает по сторонам и мне за плечо, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. Настороженная, напряженная.
А я вспоминаю скрипучий недовольный голос в моей комнате, как раз перед тем, как я отключилась. Кажется, ругающийся на Олушу…
– Вспомнила? – ехидно интересуется женщина. – Вижу по глазам, что вспомнила. «Убийцу Чижа так и не нашли. Если вы с Куликом убьете Момота и спрячете его тело, все подумают, что это тот же неизвестный убийца. Я вас прикрою», – цитирует мои вчерашние слова и замолкает, в ожидании реакции глядя мне в лицо.
Бледнею. Я сказала это вслух? Серьезно? Чертов отвар.
– То-то же. – Брезгливо кривится, будто ей и смотреть на меня противно. – А ты знаешь, что твоя невинная овечка уже собиралась бежать к Филину, чтобы рассказать ему о твоем плане?
У меня холодеет внутри.
– Это и не план вовсе, – бормочу.
– Это «блестящая» идея, – передразнивает женщина. – Только Олуша боится Филина до дрожи в своих тощих коленках. И она сдаст меня, тебя – любого, из-за кого Глава может на нее рассердиться.
Поджимаю губы и несколько минут просто стою, глядя в пол.
– Как ты ее остановила? – спрашиваю. Остановила же. Иначе сегодня я не купалась бы в реке, а уже висела бы на том же дереве, что и два дня назад. Только не за руки, а за шею – подстрекательство к убийству не шутки.
– Сказала, что сама сверну ее тощую шею. – И в этот момент у Совы такое лицо, что даже я ей верю, не то что трусливая Олуша. – Не суйся. – Морщинистый скрюченный палец упирается мне в грудь. – Смирись уже и не суйся, иначе здесь не выжить.
Выходит, Олуша умеет выживать, а я нет.
– Помогай давай, раз оклемалась. – Сова кивает на стол, где уже лежат помытые овощи. – Нарезай.
Не говоря ни слова, принимаюсь за работу.
В горле стоит ком. Да, в здравом уме я не сказала бы вслух ничего подобного, но Олуша… Она же знала, что я «под кайфом», и все равно хотела сдать Главе, так, на всякий случай.
– Почему ты вступилась за меня? – спрашиваю не раньше чем через четверть часа, когда ком в горле наконец исчезает и я уже не сомневаюсь, что не заплачу.
Сова стоит ко мне боком, помешивает варево в кастрюле. Поворачивается.
– Готовишь ты недурно, – бросает и снова отворачивается.
Глава 9
К завтраку мой сарафан не успевает высохнуть и чересчур обтягивает фигуру, липнет к коже.
Стою на раздаче. Получаю пристальный взгляд и кивок от Главы – отметил, что я встала с постели, одобряет, что не стала дольше бездельничать. Кайра, открыто милующаяся с Зябликом, тоже удостаивает меня персональным взглядом – полным ненависти.
А еще Пингвин… В его глазах читается сомнение, и смотрит он не в лицо, а пониже шеи – все ясно: мокрый сарафан, а нижнее белье на Пандоре не предусмотрено. Выходит, засомневался в принятом второпях решении, раздумывает, стоит ли биться за меня на предстоящих состязаниях.
Перехватывает мой взгляд и многообещающе кивает – решил, будет возвращать меня обратно. Впрочем, Кайра даже не смотрит в его сторону. Полагаю, причина в этом.
Отворачиваюсь.
Мои мысли занимает другой человек. И не как мужчина. Меня волнует, почему он вступился за меня и где сам пропадал во время праздника.
Пересмешник тоже поглядывает в мою сторону, но не так пристально, как Пингвин. Хотя я стою у стола, когда остальные сидят. Может, мне только кажется?
Не кажется, понимаю, когда тарелки наполнены – мне снова осталось место рядом с новичком. Случайно ли? Не верю. Здесь так не принято: никто не пытается застолбить за собой какое-то определенное место, все садятся как попало.
