Чтобы победить это упрямство, пришлось обещать юному герцогу, что немецкий язык будет для него только языком разговорным и что обыкновенно он будет пользоваться французским.
Довольно ясно определившийся к этому времени характер его составляли сочетание доброты и гордости, твердости и благоразумия. От природы он был упрям и обыкновенно начинал с того, что горячо восставал против всякой непривычной ему мысли, но потом, однако, всегда отступал перед различными доводами. С низшими он всегда бывал добродушен, с учителями своими – нежен. Однако и доброта, и нежность его были всегда сдержанны и как бы скрыты; нужно было почувствовать, что они таятся в глубине его души, и углубиться в нее за ними, как опускается водолаз в пучину морскую за драгоценной жемчужиной.
Любовь к правде была доведена в нем до такой крайности, что он терпеть не мог сказок и басен.
– Это уж потому не может быть хорошо, что этого никогда не бывало, – говорил он.
Но не того мнения был учитель его Коллен, который, как истинный поэт, всегда витал в мире фантазий, и он усердно боролся с желанием ребенка интересоваться только тем, что было в самом деле. Наконец ему показалось, что он нашел соответствующее средство. Однажды он взял принца с собою и объявил ему, что собирается сделать длинную прогулку. Взобравшись на зеленеющие горы, которые высятся над замком Шёнбрунн, они слегка отдохнули, а потом медленно спустились в узкую долину, от которой высокие горные гребни скрывают вид и на Вену, и на дунайские равнины, так что горизонт ее составляли лишь вершины, висящие со всех сторон уступами, в виде амфитеатра.
В этой долине есть уединенная хижина, построенная в стиле тирольского шале, за что и носит название «Тиролер Хауз».
Учитель стал показывать ученику все чудные красоты дикой и уединенной природы и вдруг, не предупреждая о том, правда это или только творчество гениальной фантазии, рассказал ему историю Робинзона Крузо, которая так сильно пробудила его фантазию, что он вообразил себя в пустыне и сам предложил учителю попробовать сделать инструменты, необходимые для удовлетворения первых потребностей жизни. Они вместе тотчас же принялись за дело и недели в две выкопали грот, который и теперь еще показывают путешественникам под названием «грота Робинзона Крузо», сделанного сыном Наполеона I.
В восемь лет принца начали учить древним языкам. Коллен умер, и назначенный на его место барон Обенгауз дал мальчику Тацита и Горация. Но он слышал, что отца его сравнивали с Цезарем, а потому тотчас же отказался и от историка, и от поэта, а с жадностью набросился на «Комментарии» Цезаря.
Все это была история древняя, но гораздо труднее было приступать с ним к истории новой: ко всему тому, что предшествовало революции, сопровождало ее и за нею последовало.
Это дело было поручено Меттерниху.
Что именно рассказывал юноше знаменитый дипломат, каким светом освещал он некоторые факты и которые из них скрывал совершенно, осталось для нас тайной. Ясно одно, что скрывать от него все было невозможно, да и сказать все – едва ли возможнее: он слишком хорошо видел, что вокруг него происходило; но, вообще, это было лишь нечто туманное, темное, и взор его проникал во все это не глубже, чем взор путника в бездну, на мгновение освещенную блеском молнии.
Но, так или иначе, упрямый склад ума герцога Рейхштадтского и то боготворение, с которым он относился к памяти отца, чрезвычайно осложняли дело ученого дипломата.
Поэтому, как только при дворе разнесся слух о зарождающейся страсти юноши к Розине Энгель, тотчас же был отдан приказ предоставить ему в этом отношении полнейшую свободу, в надежде, что это хоть несколько развлечет его упорный ум, вечно устремленный на вещи, которых ему лучше бы вовсе не знать. Однако то, что окружающие считали не больше, чем мимолетным увлечением, скоро приняло те широкие и глубокие размеры, как и все то, на что устремлялось пламенное воображение этого юноши. Фантазия, каприз, увлечение сложились в серьезную страсть. И вот в силу этой страсти стоял он теперь, в холодную январскую ночь, у открытого балкона, вместо того, чтобы лежать в своей теплой постели, и по временам так сильно кашлял, что все тонкое тело его вздрагивало, как молодой тополь под руками сильного дровосека.
Ув ы, тот дровосек, который потрясал юный тополь, назывался смертью. Через пять лет она погубила его вдали от могучего дуба, который когда-то заслонял своей тенью всю Вселенную.
На минуту несчастный мученик судьбы схватился за грудь и выпрямился во весь рост.
Может быть, это движение было в нем вызвано шумом, послышавшимся со стороны Вены и заметно приближавшимся к Шёнбрунну, который был, в сущности, не чем иным, как стуком кареты.
И, действительно, вскоре на дороге замелькали два огонька каретных фонарей.
Теперь принц был уже совершенно уверен. Он запрыгал, как школьник, захлопал руками и несколько раз повторил по-французски:
– Господи! Слава Тебе! Это она! Это она!
III. Джульетта у Ромео
Несколько минут, однако, казалось, что герцог Рейхштадтский ошибся, потому что карета не остановилась у замка, а прокатила по направлению к Гейтцигу и исчезла в стороне Мейдлинга.
Но герцога, очевидно, это не смутило, потому что он пробежал через зал в свою спальню, в которой некогда спал его знаменитый отец, и, остановившись в небольшом будуаре, выходившем окнами в сад, прильнул своим вспыхнувшим лицом к холодному стеклу.
Он простоял так минут десять. Вдруг калитка в частный сад отворилась, в нее вошли две фигуры и исчезли под сводом черной лестницы.
Несмотря на то, что обе эти фигуры были одеты простыми рабочими, принц, очевидно, ожидал именно их, потому что тотчас же отскочил от окна и бросился на лестницу, приложил ухо к двери и внимательно прислушался.
Несколько минут он стоял неподвижно, словно статуя, потом на лице его появилась светлая улыбка. На лестнице послышались чьи-то легкие шаги, вероятно, хорошо ему знакомые, потому что он не стал дожидаться, пока они поднимутся до самого верха, а стремительно отпер дверь и крикнул:
– Розина! Моя Розина!
В его широко распростертые объятия радостно бросилась девушка в живописном костюме тирольки.
Несмотря на это переодевание, всякий узнал бы в ней красавицу бенефициантку, которая в этот вечер блистала в Вене и так спешила отделаться от своих поклонников.
Отделавшись от них, она поспешила домой вовсе не за тем, чтобы отдохнуть от утомительного вечера. Едва очутившись в своем будуаре, она быстро, точно актриса во время антракта, сбросила платье, так же быстро оделась в прелестный тирольский костюм. Предосторожность эта была совершенно не лишней, так как у подъезда стояло несколько экипажей, владельцы которых, не задумываясь, поехали бы за нею. Но Розина, чтобы обмануть их, нарочно приказала служанке не тушить огня в своей спальне, окна которой выходили на улицу, так что наиболее замерзшие при помощи той силы воображения, которая свойственна всем влюбленным вообще, могли согреваться лучами, вырывавшимися сквозь преднамеренно небрежно опущенные занавески.
В маленьком переулке, в который выходил черный ход, Розину ожидала ее карета. Она быстро впрыгнула в нее, и кучер, которому приказания были отданы, очевидно, заранее, погнал лошадей крупной рысью.
На передней скамейке кареты лежала меховая шуба. Девушка взяла ее и закуталась.
Мы уже знаем, что карета проехала мимо замка Шёнбрунн в сторону Мейдлинга и остановилась только шагах в ста от него, у домика старшего дворцового садовника. Дверь его стала, как бы по волшебству, открываться по мере ее приближения и, как только девушка вбежала в нее, мгновенно захлопнулась.
– Скорей, скорей, милейший Ганс! – сказала она человеку, который ее ожидал. – Я сегодня опоздала. Принц, верно, уж заждался. Пойдемте скорее! – торопила она.
Она сбросила шубу на руки огромного австрийца, который, очевидно, ничего не понимал из этой смеси французского с немецким.
– Смотрите, сударыня, простудитесь, – наставительно пробасил он.
– Во-первых, милейший Ганс, постарайтесь не забывать, что я вовсе не сударыня, а ваша племянница, вследствие чего я не могу расхаживать с вами в черно-бурых лисицах. Во-вторых, я не певица, а танцовщица, следовательно, насморк мне вовсе не мешает. Забочусь же я больше всего о том, чтобы не заставлять принца дожидаться, потому что он, наверно, простудится. Итак, милейший дядюшка, берите все ваши ключи от всех ваших ворот, решеток и оранжерей и идемте!
Ганс громко расхохотался, взял ключи и пошел.
Розина, опираясь на его руку, быстро прошла частный сад императора и очутилась в парке.
Ганс имел доступ не только в сады и парк замка, ключи от которых были всегда у него, но и в сам дворец. Ни один из часовых никогда не посмел бы загородить ему дорогу, а следовательно, и шедшая с ним под руку племянница имела право пользоваться всеми привилегиями дяди.
