ли у вас, синьор, — пробормотал Нелло, — нет ли у вас?..
Манкафеде с готовностью потер руки.
— Могу предложить кипу красной фланели, самый подходящий товар для драматического актера. Имеются также ткани для демисезонных пальто. Вы только не торопитесь, синьор Нелло Дженнари, а подберите себе по вкусу. Хоть мы закрываемся на воскресенье, но для такого клиента недолго и открыть.
— Этот костюм мне нравится, но, боюсь, по цене не подойдет.
— Не извольте беспокоиться, — заверил его коммерсант. — Я пришлю его вам на дом. И не стану же я торопить с уплатой такого покупателя, как вы. Уж кому-кому, а мне хорошо известно, что за вами должок не пропадет. А может быть, заодно и этот костюмчик, он удивительно вам к лицу, или вот этот, он любую женщину сведет с ума.
— Как вам угодно! — пробормотал Нелло.
— Прикажете завернуть оба? С величайшим удовольствием! Зато уж я уступлю вам красную фланель совсем задешево. — И на землистой физиономии купца зарделось нечто вроде отблеска пресловутой красной фланели.
— Так почем же? — покорно спросил Нелло. Но Манкафеде его не слышал. Выбежав на порог, он усердно кому-то кланялся, а вернувшись, стал извиняться. Его заячий профиль улыбался подобострастно и хитро.
— Это покупательница прошла, синьор, обыкновенное дело — покупательница.
И пока Нелло перебирал на прилавке образцы материи в крупную клетку, за Альбой опустилась в храме кожаная завеса.
В церкви не было ни души. Альба подняла вуаль, оглянулась, часто дыша, словно кто-то гнался за ней, и опустилась в ближайшем ряду скамей на колени. Уронила голову на руки. Когда же прохладный воздух освежил ее разгоряченную шею, она сладострастно поежилась и плотнее закуталась в шаль. Плечи ее подергивались, лоб все тяжелее давил на ноющие руки, прижимая их к твердому дереву. Но вот она поднялась, посмотрела на свои руки, на лужицу слез, которую глаза ее пролили на скамью, и медленно покачала головой… Услышав шум в притворе, она отступила в тень исповедальни.
Не усидев в своем убежище, она прокралась к монахине, склонившей колени перед часовней святого Агапита, и коснулась рукой края ее рясы. Коснулась — и словно опомнилась. Рука испуганно отпрянула и схватилась за горло, откуда готово было вырваться рыдание. Не спуская горячих глаз с той, что молилась безмятежной душою, Альба так же неслышно скользнула назад в темноту.
Монахиня ушла. Бесконечная тишина, и только желтая занавесь в глубине, закрывавшая последнее окно, затрепетала, что-то черное, шелестя, съехало вниз, и в дверце сбоку главного алтаря появился дон Таддео. Он шел, опустив плечи, на которых остались следы известки, понурый и разбитый, блуждая воспаленными глазами по стенам храма. Увидев Альбу, внезапно вышедшую ему навстречу, он шарахнулся от нее, так что разлетелись полы его сутаны. Когда же она просящим жестом показала на исповедальню, он отшатнулся и скорчил гримасу, словно его мутит. Тогда, сложив кончики пальцев, она коснулась ими губ и пошла, глядя прямо перед собой расширенными глазами. На пороге она помедлила и снова повернулась к священнику: их глаза встретились, веки неприметно дрогнули. Священник прикрыл свои. Левой рукой он провел по лицу, правая неуверенно взметнулась в воздух; большими шагами поспешил он в развевающейся сутане к ризнице.
Альба все еще стояла на пороге, не дыша… Наконец она с усилием выпрямилась, опустила на глаза вуаль и подняла кожаную завесу над дверью, приглушавшую шум площади.
Незнакомая женщина в кружевной косынке на волосах протянула снаружи руку. Альба передала ей завесу — Италия нагнулась и большими, по-звериному любопытными глазами уставилась вслед убегающей даме под вуалью.
— Здесь вам не пройти, барышня! — сказала служанка Феличетта.
И действительно, всю площадь перед собором запрудили женщины, они высоко поднимали детей и громко перекликались.
— Хоть я и служу теперь не у господ, а у булочника Крепалини, того, что объявил им войну, но я охотно дам вам совет, потому что вы всегда сочувствуете бедным людям. Вам лучше спуститься по Корсо, выйти переулками на улицу Ратуши и опять подняться сюда. Так вы избежите неприятностей. Ведь на площади бог знает что делается, все так и рвутся в драку. Вон там, перед кафе папаши Джовакконе, сидит мой хозяин булочник. За него пропасть народу, и уж кому-кому, а мне хорошо известно, что это значит, когда он вот так надуется, словно индюк. Да, не позавидуешь адвокату! Недолго осталось ему командовать в кафе кума Акилле.
Синьора Ноноджи и сапожница Малагоди кричали, будто сговорившись, в один голос:
— Окаянные безбожники! Они готовы сжить со свету дона Таддео, только бы отнять у него ведро!
Издалека слышался заливистый лай булочника:
— Ага, эти господа забрали себе все ключи от лож! Так не видать же им ключа от башни, где ведро! — И опять сначала: — Ага, эти господа забрали себе…
Адвокат Белотти тоже не оставался в долгу и сиплым голосом кричал что-то неразборчивое. Только видно было, что господа рядом с ним презрительно смеются. «Халды-балды», — передразнивал братца Галилео Белотти, восседая за столиком булочника.
Как вдруг из окошка высунулась аптекарша и закричала не своим голосом, потрясая в воздухе кулаками:
— Ах, предатель, ах, обманщик! Слышите, люди добрые, что он говорит — будто дон Таддео продал ведро, будто у него купил ведро какой-то американец!
Перед кафе «У святого Агапита» начался переполох: все повскакали с мест, в воздухе замелькали кулаки. Женщины перед собором подняли визг.
— Адвокат прав, — истошным голосом вопил перед ратушей цирюльник Бонометти.
И, подтолкнув стоявшего в толпе мужчин старенького писца из городского присутствия, Дотти, продолжал:
— Кричите за мной! Адвокат прав насчет ведра. Он разоблачает поповские интриги! Адвокат — великий человек!
Чиновники подхватили:
— Да здравствует адвокат!
А толстяк Корви:
— Адвокат — великий человек, он обещал мне место городского весовщика!
— Разве не адвокат построил нам прачечную? — накинулись на сапожницу служанки Фанья и Нана. — Да здравствует адвокат!
— Да здравствует адвокат! — кричали в толпе женщин юные хористки. — У него можно получить любой задаток!
Адвокат помахал своим сторонникам шляпой и, обращаясь к стоявшим рядом господам, сказал:
— Вот они, честные люди! При таком умонастроении народа можно не сомневаться, кто победит: дух ли мятежа, братающийся с реакцией, или порядок, неразлучный со свободой.
— Слыхали мы эти трескучие фразы! — буркнул городской секретарь. — Трудно сказать, на чьей стороне здесь свобода. Свобода и распущенность — это не одно и то же!
— Уж не киваете ли вы, синьор Камуцци, на мою частную жизнь? — вопросил адвокат. — В таком случае знайте, что я не стыжусь жизни, в которой нет ни капли лицемерия. Я в этом отношении, можно
