С какой стати к ним затесался молодой Савеццо?
— Верно, заблудился, — предположил синьор Джоконди.
А кум Акилле гаркнул в сложенные рупором руки:
— Ну, как вам пришлась по вкусу святая вода, синьор Савеццо?
Увидев, что его изобличили, молодой Савеццо скрестил руки на груди и вышел на площадь. Хмуря брови, он некоторое время оглядывался вокруг с мрачным торжеством.
— Чего тебе надо? — кричали ему из толпы.
— Долой! Пора покончить в нашем городе с системой протекционизма, с диктатурой одного класса! — возгласил он, грозно выкатив глаза и картинно потрясая кулаками.
— Долой! — поддержала его толпа.
— О народ! — Савеццо распростер руки, словно распятый на кресте. — Отныне ты будешь волен принять дары, которые приносит тебе талант, — даже в тех случаях, когда он не принадлежит к одному из привилегированных семейств. Перед следующими выборами в магистрат надо вычеркнуть из списков те имена, которые знаменуют для нас коррупцию и ограбление народа. Их носители…
— Булочник! — закричали Бонометти и извозчик.
— Ну, конечно, булочник, — подхватили в толпе.
— Кондитер! — взвизгнул Колетто. — Бандитер!
— …будут поражены величием вашей мести… — надрывался Савеццо.
— Не хочешь ли воды? — крикнула какая-то женщина.
— Да, вода ему не помешает. Он декламирует свой доклад о дружбе, — с презрительной усмешкой сказал адвокат.
— …вашей мести, — продолжал Савеццо, поворачиваясь в профиль к слушателям, — которая беспощадно обрушится на эту цитадель безбожия, порока и тирании: я имею в виду театр!
— У-лю-лю! — послышалось теперь перед кафе «За прогресс».
— По-каковски он разговаривает-то? — спрашивала служанка Феличетта у соседей, но те только пожимали плечами.
— Довольно! Даешь «Бедную Тоньетту»! — крикнул извозчик и затянул — «Взгляни, любимая…»
Кругом захохотали. Савеццо снова взъерошил свой хохол, выбросил вверх руку, словно приветствуя толпу, а потом сжал кулак и, погрозив кафе «За прогресс», удалился. Барон плюнул ему вслед.
— Трусливый лицемер! Вот он и разоблачил себя!
— Я никогда не обманывался на его счет! — заявил адвокат. — В его смирении, как и в его гордости, я всегда чувствовал зависть того, кто не причислен к сонму богов.
— А вот и комедиантка! Держите ее! — взвизгнула жена пономаря Пипистрелли, стоявшая перед соборной папертью.
Преследуемая фуриями, Италия побежала через площадь неловкими мелкими шажками, испуская крики напуганной павы. Аптекарь Аквистапаче заковылял ей навстречу, и хотя сверху некий грозный голос кричал ему: «Ромоло!», он подхватил артистку. Однако фурии не сдавались и оцепили кафе «За прогресс». Северино Сальватори-младший вышел и стал нашептывать им сальности.
— Вот он, этот охальник! — крикнула сапожница Малагоди. — Наша Элена выставила его за дверь, он бог знает чего от нее хотел.
— Ах, какой приятный кавалер! — С этими словами другая вырвала у него монокль.
Это послужило сигналом, и все бросились врассыпную, сопровождая свое бегство визгливым смехом и далеко не благопристойными жестами.
— За что они сговорились меня убить? Чем я виновата? — рыдала Италия, сидя на кожаном диване в кафе, между тем как синьор Джоконди, бросая кругом плутоватые взгляды, распускал ей шнуровку на груди. Негоциант Манкафеде тоже укрылся в зале. Он ломал свои сухие руки.
— Гражданская война ужасна, — плакался он. — От нее страдают дела, и при случае можно, не приведи бог, свободно получить по загривку.
— Вы думаете? — пролепетал кавальере Джордано, забившийся в самый темный угол.
Синьор Джоконди обнаружил на шее у Италии небольшой синяк и потребовал уксусу. Кум Акилле принес ему пузырек и сказал сокрушенно:
— И подумать только, что все это сотворил один-единственный священник!
— Бывают и хорошие священники! — Кавальере Джордано заклинающим жестом протянул вперед руку. — Бывают добрые пастыри и бывают дурные пастыри!
Италия зарыдала.
— Дон Таддео вовсе не дурной пастырь. Просто он не хочет, чтобы люди грешили, и он прав. Ах, бедная я, бедная!
— Не надо плакать, — пробормотал аптекарь. Он стоял рядом с Италией, сложив руки на животе, и сам обливался слезами.
— Когда я первый раз пошла к нему на исповедь, — рассказывала Италия, шмыгая носом, — он говорил со мной очень строго. В одну душу: расскажи ему все, ну прямо все, все!
— Еще бы, — заметил кум Акилле. — Это для них первое удовольствие!
— И он задавал мне такие вопросы, что просто ужас! Будто он уже знает все. Неужели он святой?
— Ну нет, скорее он сидел под кроватью! — крикнул барон Торрони и оглушительно расхохотался.
— А потом он приказал мне пойти на богомолье к мадонне Лоретской. И я непременно пойду, а то как бы чего не случилось… Ну, а когда я сегодня пришла к нему вторично…
— Бедная девушка, она тоже попала в руки к попам! — вздохнул аптекарь.
— …он и вовсе не стал со мной разговаривать.
— Боится, как бы вы не обошли его! — предположил синьор Джоконди.
— Он молился в ризнице, и глаза у него сверкали как угли.
— Экий хитрец! — воскликнул хозяин гостиницы Маландрини. — На нас он напускает все среднее сословие, а сам притворяется, будто у него только и дела, что беседовать с праведниками в раю.
— Да, уж на площади его не увидишь, этого лицемера, — сказал вошедший адвокат, услышав последние слова.
— Я все-таки опять побеспокоила его, и тут, — Италия вздрогнула при одном воспоминании, — он спрыгнул со своей скамеечки, как черный кот. Ужас! Я — бежать, он за мной. Кричит, что будет меня исповедовать. Но только я начала, как он крикнул: «Довольно!» — и отпустил мне все грехи. Я подумала, нет, тут что-то не так, и опять начала сначала. А он как застонет, ну, вы понимаете как — эге, думаю, дело плохо — и только он меня и видел.
Она оглядела всех с содроганием.
— Он, верно, все еще молится на своей скамеечке, а то и валяется под скамьей, — сказал адвокат. — Значит, можно не опасаться, что он примет команду над кафе «У святого Агапита».
В кафе следом за адвокатом вошел городской секретарь.
— Думайте о доне Таддео что хотите, — сказал он и покачал головой, — а все-таки он мужественный человек, этого у него не отнимешь. Он нас не побоялся и даже вас, адвокат. Ведь он там совершенно один, его пономарь отправился собирать травы.
— Жаль, что и он не пошел с пономарем.
— Он, правда, не строит прачечных, но зато защищает интересы религии.
— Религия служит ему ширмой для классовой ненависти!
— А нам такой ширмой служит свобода!
— А! — И адвокат сделал нетерпеливое движение. — У меня сейчас нет времени с вами философствовать, синьор Камуцци! Город ждет от меня действий!
И он выгнал всех на площадь.
— Стойте, куда вы? — Адвокат ухватил за полу Нелло Дженнари, который хотел уже нырнуть в образовавшийся посреди толпы проход: на углу улички против ратуши он увидел Альбу.
— По крайне нужному
