– Замолчи, пожалуйста. – Не теряя времени, хватаю сухое полотенце и шагаю к кровати, чтобы самой зажать Пересмешнику губу. А заодно и рот – пусть помолчит. – Ты по болтливости дашь фору самой Чайке.
Что-то мычит в ответ, но оттолкнуть меня не пытается, терпит.
Закатываю глаза.
– Чего? – отодвигаю полотенце.
– Видимо, когда мне больно, я болтаю.
– Я уже поняла, – огрызаюсь и снова затыкаю Пересмешнику рот. Отличный кляп, надо признать. Жаль, раньше не догадалась.
Стою очень близко. Подол моего платья касается бока мужчины. Мне кажется, что на таком расстоянии я даже чувствую жар его тела.
Касаюсь ладонью влажного лба. Я права – горячий. А моя рука, видимо, холодная – Пересмешник отшатывается.
Нужно поскорее смыть с него грязь и бежать к Сове за помощью. Не думаю, что в этот раз мы справимся без медикаментов. Позволил же ей Филин истратить часть запасов на мою спину…
* * *
– Что значит запретил?
Стою в дверях комнаты Совы и не верю своим ушам.
– То и значит, – огрызается женщина, отводит взгляд. – Филин сказал, чтобы не вздумала тратить на Пересмешника лекарства. Мол, если такой прыткий, сам оклемается.
Признаюсь, на такой поворот событий я не рассчитывала.
С горем пополам нам удалось устроить купание в ведре посреди комнаты, Пересмешник даже умудрился бросить комментарий, что наши отношения развиваются стремительнее некуда – теперь я видела его голым.
Я же сделала неутешительный вывод: если предположение о том, что, когда ему больно, он болтает, верно, то сейчас Пересмешнику очень больно.
А оценив степень повреждений после того, как мы смыли грязь, я почти силой уложила пострадавшего в заново постеленную кровать и бросилась к Сове.
– …и вообще велел не соваться к вам, – окончательно добивает меня женщина и пытается захлопнуть дверь перед моим носом.
Перехватываю дверь и для верности ставлю ногу на порог.
– Сова, у него ребра сломаны, бровь рассечена так, что надо шить. Ссадины, царапины. Есть глубокие. Если все это ничем не обработать, оно воспалится! Дай хотя бы самогон.
Она упрямо поджимает губы и качает головой. Чем же Глава ее взял? Угрожал? Она же очевидно болела за Пересмешника.
– Он может умереть, – заканчиваю гораздо тише.
Если у меня будет самогон и нитка с иголкой, то смогу хотя бы обработать раны. Правда, я рассчитывала на какие-нибудь средства для ускорения регенерации, которыми Сова обрабатывала мою спину, и болеутоляющие. Но черт с ними, хотя бы это.
Женщина медлит. Молчит, думает.
Вижу, что ей хочется помочь, но Глава чем-то ее запугал.
Я в отчаянии.
– Давай скажем, что я украла эти вещи или отобрала у тебя силой, – прошу, понижая голос до шепота. Должно быть, сейчас я выгляжу по-настоящему жалко. Да и испачканное в крови Пересмешника платье сменить было некогда.
Сова ниже меня, и ей приходится поднять голову, чтобы встретиться со мной взглядом. Смотрит в упор.
Мне хочется провалиться сквозь землю – не умею просить. И если бы средства для лечения нужны были мне самой, я бы умирала от боли, но даже не подумала упрашивать. Проблема в том, что пострадала не я.
Сова вздыхает, медленно кивает и убирает руку с ручки двери, которую сжимала все это время, чтобы я не ворвалась в комнату. Не произнося ни слова, уходит вглубь помещения.
Не решаюсь войти без приглашения, вытягиваю шею.
Сова роется в ящиках старого комода. Извлекает на свет какой-то пустой флакон, переливает в него жидкость из полного побольше – ставит на подоконник. Моток ниток с воткнутой в него крупной кривой иглой – на подоконник.
Затем, кряхтя, опускается на колени и вытаскивает из-под кровати квадратный сундучок. Откидывает крышку и вынимает оттуда прозрачную упаковку с цветными пилюлями. Отсыпает лишнее, оставляет штук пять, закручивает – на подоконник.
Туда же отправляется тюбик с мазью.
Смотрю на все это широко распахнутыми глазами.
Сова возвращается к двери.
– Зеленые – жар, синие – боль, – произносит свистящим шепотом. – Остальное – разберешься. – И вдруг резко и громко: – Ты дурная, что ли, Гагара?! Филин сказал ничего тебе не давать, значит, не дам! Разбирайтесь сами! Мало лекарств! Мало! Пересмешник – парень крепкий, само пройдет. А то вдруг кому нужнее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Прижимаю ладонь к сердцу, не зная, как еще могу выразить свою благодарность, и отступаю от двери.
Сова только отмахивается.
Тут же распахивается соседняя дверь, и из комнаты высовывается Чайка.
– Так и знала, что клянчить придет, – комментирует то, что прекрасно слышала через дверь – не иначе изначально дежурила на пороге в ожидании свежей сенсации. – Правильно, Сова, гони ее в шею.
– Так гоню, – откликается та. – У нас медикаментов – раз-два и обчелся, а она клянчит. Здоровый молодой мужик – ишь как Момота завалил – оклемается за пару дней.
Возмущение Совы звучит очень натурально. Чайка верит сразу и безоговорочно.
– Вот и я, и я так думаю, – радостно поддакивает.
Лица Совы она не видит. Пожилая женщина стоит за полуприкрытой дверью, что позволяет ей возвести глаза к потолку и скорчить гримасу отвращения. С трудом сдерживаю улыбку.
– Думай молча, – бросаю сплетнице и быстро ухожу по коридору, изображая злость и досаду.
– Глядите-ка, обиделась, – слышу быструю речь Чайки. – Видать, втрескалась-таки в парня. А он-то все, не может теперь. Наверняка ж отбили все…
Сова что-то отвечает, но я уже далеко – слов не разобрать.
Мои плечи сотрясаются от беззвучного смеха. Должно быть, истерическое.
* * *
Пересмешник по-прежнему не спит, держится. Сидит на кровати, привалившись спиной к подушке, укрытый по пояс одеялом, и прижимает полотенце к брови, из которой все еще обильно сочится кровь.
– Ты долго, – вздыхает с облегчением, будто уже думал, что я не вернусь.
– Филин запретил тебя лечить.
– Злится.
Пожимаю плечами.
– Момот был его любимчиком.
– Тебе его не жаль?
Этот вопрос застает меня уже на подоконнике. Оборачиваюсь.
– Момота? – зачем-то переспрашиваю. – Мне Кулика жаль. И Олушу.
– И меня, – подсказывает все еще не растерявший своего красноречия Пересмешник.
– И тебя, – соглашаюсь. – Я быстро, – обещаю и спрыгиваю с подоконника на улицу.
Сейчас главное – чтобы меня никто не заметил под окном Совы.
* * *
Швея из меня отвратительная, как я и думала.
Перетянуть ребра, обработать мелкие раны – на это меня хватает. А вот с рассечением на лице приходится повозиться. Болеутоляющее Пересмешник принял, но то ли мы не дождались активации его действия, то ли Сова перепутала лекарства. По тому, как он скрипит зубами, пока я шью ему бровь, становится ясно, что делаю я это на живую. Вожусь долго – опыта нет, да и игла неудобная.
– Теперь наши отношения точно вышли на новый уровень, – бормочу, споласкивая с рук кровь. У меня ощущение, что я перемазана ею с ног до головы. Сколько ее сегодня потерял Пересмешник, и думать боюсь.
На этот раз мой пациент не отвечает.
Оборачиваюсь: глаза закрыты, дыхание ровное. Кажется, уснул.
Сходить бы к реке, помыться самой… Но эту мысль я отбрасываю довольно быстро – мне все еще страшно, что он умрет. С сотрясением мозга шутки плохи. Да и ребра…Тут нет медсканеров – кто знает, нет ли внутреннего кровотечения.
Чувство непривычное – впервые в своей новой жизни по-настоящему боюсь за кого-то.
В дверь стучат.
Матерюсь сквозь зубы и иду открывать, на ходу оглядываясь – не проснулся ли. Пересмешник не шевелится, глаза не открывает. Видимо, сейчас его и пушкой не разбудишь.
На пороге – Рисовка.
– Гагара, ты пойдешь на похороны? – спрашивает, переминаясь с ноги на ногу.
Вот это скорость у Филина. Хочет поскорее все забыть, как страшный сон? К чему такая спешка?
– Глава велел меня привести? – спрашиваю прямо.
