А что, если снова назвать его Ником? Или просто взять и спросить в лоб?
Тогда, если Пересмешник тот, о ком я думаю, то, скорее всего, он признается. А если не тот, то может проговориться – необязательно самому Главе, кому угодно, – и мне не жить. Стоит Филину узнать, что я что-то помню из прошлой жизни, и тем более то, кем я была, мне конец. Нутром чую, что Глава связан с людьми из люка. Даже если не контактирует с ними напрямую, то наверняка знает об их существовании. Возможно, именно поэтому тогда так легко согласился с обвинениями Кайры в мой адрес – отвлечь внимание.
Если рискну и ошибусь, мне уже не выкрутиться.
Молчу, кусаю отчего-то пересохшие губы.
– С тобой все нормально? – спрашивает Пересмешник, не сводя с меня пристального взгляда.
– Нет. – Какой смысл врать, когда у меня все на лице написано? – Пройдет. – Пусть думает, что я еще в шоке после вчерашнего.
Повисает тишина. Пересмешник явно ждет, что я объяснюсь, но упрямо молчу.
– Угу, – протягивает мужчина задумчиво, явно делая какие-то выводы. – Ребра мне заново перевяжешь? – резко меняет тон на бодрый. – Повязка ослабла за ночь.
– Конечно.
Встаю, освобождая место для маневра. Пересмешник с глубоким выдохом поднимается, садится на постели. Спускает ноги с кровати, одновременно прикрываясь одеялом. Верно, он же совсем без одежды. Мне стоило бы подумать об этом раньше и сходить в его теперь уже бывшую комнату за вещами. Хотя та спальня – общая на несколько «холостяков», и мне, пожалуй, нечего там делать ранним утром, когда все еще находятся в своих постелях. Среди ночи – тем более.
Обращаю внимание на ноги Пересмешника. Они сплошь сине-черно-фиолетовые. Он перехватывает направление моего взгляда, усмехается.
– Шортов у меня нет, так что порядок.
– И майки нет, – мрачно вторю его словам.
Сейчас, чтобы скрыть побои на его теле, ему бы пригодился свитер с воротником «гольф», а еще желательно перчатки. Костяшки я вчера тоже обработала чудо-средством, но, очевидно, отек и синяки эта мазь снимает быстрее, чем заживляет раны.
Подхожу и беру Пересмешника за руку. Рассматриваю повреждения, несмотря на его попытки отнять у меня руку. Только шикаю, чтобы сидел смирно.
– Там еще есть мазь. Сейчас еще раз обработаем, – говорю.
Пересмешник таки вырывает у меня свою руку и убирает себе за спину. Смотрит серьезно.
– Ребра я сам себе не перевяжу, а руки намажу вполне.
Кажется, я переборщила с заботой. Прикусываю изнутри щеку, пытаюсь придать своему лицу равнодушное выражение и скрыть заполнившее меня с ног до головы ощущение неловкости. Что я делаю, в самом-то деле?
– Мне показалось, тебе вчера было приятно, что тебя лечат, – отвечаю язвительно, избрав лучшей защитой нападение.
Но Пересмешник остается серьезным.
– Вчера я был несколько не в себе.
Несмотря на принятое решение болтать с ним поменьше, снова не сдерживаюсь:
– А я думала, когда людям больно, они показывают свое истинное лицо.
Пересмешник возводит глаза к потолку, корчит гримасу.
– Ладно, раскусила. Это мое истинное лицо. Но я работаю над собой.
Не сдерживаю улыбки и торопливо отворачиваюсь, пока он ее не заметил.
– Ладно, – говорю быстро. – Давай займемся твоими ребрами. После завтрака мне придется идти работать на огород и будет некогда с тобой возиться.
– Думаешь, Филин не отправит меня на рудник?
– Думаю, Филин не идиот, – отвечаю.
Глава – человек жестокий, но не глупый. Мне не совсем понятно его решение не давать лекарств тому, кто только что доказал, что является лучшим бойцом Птицефермы. Но не помочь – одно, а добивать – совсем другое. Даже мне после наказания давали несколько дней отлежаться.
– Полагаю, пара дней, чтобы оклематься, у тебя есть, – делюсь своими предположениями. Сбрасываю ботинки и с ногами забираюсь на кровать – за спину Пересмешнику.
Пара дней с сотрясением мозга и сломанными ребрами – ничтожно мало, но Филин и не святой, на большее можно не рассчитывать. Одна надежда – на цветные пилюли Совы. Меня они быстро поставили на ноги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Сядь ровно, – прошу, развязывая узел на вчерашней перевязке. Пересмешник шумно выдыхает, но слушается. Ему явно больно, но он сдерживается – молчит.
Однако недолго.
– Можно спрошу?
И все же ему значительно лучше, чем вчера, раз уточняет заранее.
– Можно, – продолжаю распутывать ткань.
– Ты же сейчас со мной возишься не потому, что считаешь себя мне обязанной?
Замираю. Вопрос застает меня врасплох.
Не только поэтому. Это-то больше всего сбивает с толку меня саму.
Возвращаюсь к работе.
– Я тебе правда обязана, – отвечаю коротко.
Чувствую, как спина Пересмешника напрягается под моими руками.
– И сколько планируешь расплачиваться по счетам?
– Ты выставишь мне счет?
– Я уже открыл тебе бессрочный кредит.
– За кредиты приходится расплачиваться. И обычно – с процентами.
– Считай, что ты закрыла его досрочно. – Вздрагивает, когда я затягиваю повязку слишком туго. Ослабляю. – Ты мне ничего не должна. Я все равно вызвался бы на бой с Момотом вчера, даже если бы он не имел на тебя виды.
– Из-за Кулика, – понимаю. – Но ты совсем его не знал.
Пересмешник оборачивается через плечо, чтобы иметь возможность видеть мое лицо. Напрягаюсь – разговаривать с его спиной мне было легче, чем смотреть в эти сейчас до ужаса серьезные голубые глаза.
– А разве ты, если бы могла, не свернула бы шею человеку, который только что убил другого, слабого, только потому, что ему этого захотелось?
Свернула бы. А еще Филину, который все это допустил. Допускал, допускает – поощряет, в конце концов.
Пересмешник все понимает по моему лицу, отворачивается.
– В цивилизованном мире после этого тебя бы тоже сочли убийцей и посадили, – произношу тихо.
Я не должна радоваться смерти человека, даже Момота. Но радуюсь. И эти двойные стандарты сводят меня с ума.
– Мы не в цивилизованном мире, – отвечает Пересмешник. – А свою смерть Момот заслужил еще тогда, когда с наслаждением превращал твою спину в мясо. – Пауза. – Но блевать меня все еще тянет, – добавляет через некоторое время.
Не отвечаю. Заканчиваю перевязку.
Глава 20
За работой в огороде прокручиваю в голове наш утренний разговор с Пересмешником. И только тогда понимаю, что, говоря: «В цивилизованном мире тебя сочли бы убийцей», – я почему-то напрочь забыла о том, что на Птицеферму невиновные не попадают. Значит, в своей голове я все же упорно отождествляю Пересмешника с Ником.
И, вполне вероятно, глубоко заблуждаюсь…
Как же разделить образы этих людей в своем восприятии?
Я и так чересчур разговорчива и откровенна с Пересмешником. Не хватало еще сболтнуть что-нибудь лишнее.
Ко мне подходит Сова, со вздохом опускается рядом, садится на перекинутую через канаву клюку.
– Как он? – спрашивает без предисловий.
– Гораздо лучше, чем я могла вчера ожидать, – отвечаю, не поднимая головы. Никак не могу взять в толк, почему при почти полном отсутствии растительности на Пандоре на завезенном для огорода грунте так быстро растут сорняки. В то же время посаженные нами овощи чахнут и вырастают от силы в половину своего положенного размера. Значит, дело не в почве. Тогда в чем? В климате? – Спасибо, – добавляю, помолчав.
Сова крякает.
– Я не за благодарностью пришла.
Наконец поднимаю голову, встречаюсь с женщиной взглядом.
– И тем не менее. Спасибо, я твоя должница.
– Ты? – приподнимает поредевшие седые брови, морщит лоб, удивляясь. – Не Пересмешник?
– Я, – отвечаю твердо и возвращаюсь к работе.
Именно мне Сова дала вчера медикаменты. Мне и отдавать ей долги.
– Филин сказал, что навестит сегодня Пересмешника.
Вздрагиваю.
– Тихо, тихо. Его, не тебя. Вероятно, уже был в вашей комнате.
Меня сковывает от напряжения. А если Глава заподозрит, что без современных лекарств не обошлось?
