начать военные действия.
Братиано заявил, что поведение Румынии в таком случае определится в зависимости от того, какие именно обстоятельства послужили бы поводом для России открыть военные действия против Австро-Венгрии[595], а также — что при данной обстановке будет наиболее соответствовать интересам Румынии. При этом министр, видимо пораженный моим вопросом, в свою очередь, спросил меня, допускаю ли я возможность наступления в близком будущем подобных обстоятельств и, в связи с этим, вероятность общеевропейской войны.
Я поспешил успокоить Братиано, сказав ему, что имею основания надеяться на сохранение мира в Европе и что в смысле вооруженного столкновения России с Австро-Венгрией по почину России я могу себе представить таковое только в том случае, если на почве албанского вопроса или под каким-либо другим предлогом Австрия пожелает напасть на Сербию с целью нанесения этому королевству чувствительного урона, к чему мы, вероятно, не могли бы остаться равнодушными.
Братиано отметил, что в подобном случае наши дороги опять встретились бы, так для Румынии также нет никакого расчета допускать ослабление Сербии.
Общий вывод, вынесенный мною из этого разговора, что Румыния не связана такими обязательствами, которые могли бы заставить ее выступить вместе с Австрией против нас при всяких обстоятельствах, но что на деле, в случае войны между нами и Австро-Венгрией, Румыния постарается присоединиться к той стороне, которая окажется сильнейшей и которая будет в состоянии посулить ей наибольшие выгоды.
К числу других вопросов, в которых наиболее ярко выступает общность интересов России и Румынии, относится прежде всего вопрос о свободе торгового движения через Проливы. Я уже упомянул высказанное мне по этому поводу королем Карлом. Братиано, в свою очередь, остановился на этом предмете, и, так как в настоящую минуту, благодаря обострению греко-турецких отношений[596], представлялась опасность нарушения русских и румынских интересов в области Проливов, мы решили воспользоваться этим обстоятельством, чтобы совместным выступлением в защиту указанных интересов одновременно показать на этом примере установившееся между двумя нашими правительствами единомыслие. Таким образом, был выработан сообща текст тождественной телеграммы, в которой поручалось российскому и румынскому представителям в Константинополе по взаимному соглашению обратить внимание Порты на то, что дальнейшее обострение отношений Турции и Греции может привести к новому закрытию Проливов, и это затронет существенные интересы других государств, и прежде всего прибрежных по Черному морю, которые не будут в состоянии остаться к этому равнодушными[597].
Имея в виду косвенную пользу от впечатления, которое оно должно было произвести и за пределами Турции, наше совместное выступление с Румынией по означенному вопросу может быть достаточно обосновано именно тем, что географическое положение обеих стран создает им в настоящем вопросе особые интересы. Румынии же подобное выступление вдвоем с великой державой не могло не показаться желательным, ибо, льстя самолюбию королевства, оно еще увеличивало обаяние последнего среди остальных балканских государств.
В связи с возможностью открытого разрыва между Турцией и Грецией, Братиано еще раз подтвердил мне сказанное им еще раньше императорскому посланнику в Бухаресте относительно сделанного недавно Талаат-бею заявления, что Румыния не допустит войны между названными странами на суше.
Говоря о греках, Братиано отзывался об них отрицательно, отдавая дань уважения одному лишь Венизелосу. При этом он выразил предположение, что греки и турки могли бы, может быть, найти почву для примирения в создании для островов Хиоса и Митилены положения, напоминающего то, которое с успехом просуществовало более тридцати лет в Боснии и Герцеговине: острова считались бы под суверенитетом Турции, внешним проявлением которого было бы пребывание на них османского комиссара с небольшою личною военной охраной; гражданское же управление и войска были бы в руках греков[598].
Я выразил моему собеседнику сомнение в исполнимости подобных предположений, прибавив, однако, что, если бы турки и греки согласились на таковые, Россия едва ли имела бы основания противиться их осуществлению.
Воспользовавшись личным свиданием, мы коснулись также отдельных стоящих на очереди вопросов из области непосредственных русско-румынских отношений.
В этом смысле мы затронули дело разграничения по реке Пруту, который, постоянно меняя свое течение преимущественно в ущерб русского берега, создает весьма неустойчивую границу. Возражая против нашей точки зрения, что границей должен считаться тальвег[599] Прута 1812и 1878 гг., Братиано указывал на затруднительность установить теперь эту линию и настаивал на том, что, если бы даже последнее и удалось, возвращение к этой пограничной линии создало бы больше практических неудобств, чем пользы, так как отдельные куски территории одного государства оказались бы по разным сторонам реки, что вызвало бы бесконечные недоразумения и столкновения между обеими пограничными стражами.
Я ответил, что недавно только окончено разграничение между Россией и Германией по Неману[600], проведенное согласно последнему слову топографического искусства, и что, по всем вероятиям, у нас пожелают применить и к Пруту, насколько это окажется возможным, те же приемы.
Румыны, по-видимому, живо интересуются давнишним уже вопросом об улучшении железнодорожных сообщений между их страной и Россией и надеются, что теперь, при улучшившихся взаимных отношениях обоих государств, будут устранены некоторые из причин, мешавших до сих пор благоприятному разрешению этого вопроса. Братиано, как и большинство румын, отдает предпочтение смычке русских и румынских дорог в направлении Дорохой — Новоселица, указывая на то, что если не удастся получить выхода из Дорохов на русскую железнодорожную сеть, Румынии придется искать смычки с австрийской сетью в непосредственной близости от русской границы.
Отметив опасность для нас по стратегическим соображениям соединения железнодорожных путей в указанном направлении, я выразил мнение, что было бы, вероятно, легче согласиться на смычку наших железных дорог с румынскими между Рени и Галацом. Братиано отнесся к этому также очень сочувственно, сказав, что и такое разрешение назревшего вопроса было бы весьма желательным, только бы оно не слишком откладывалось, ибо нынешнее единственное железнодорожное сообщение через Унгени уже теперь не отвечает товарообмену между обеими странами и не может способствовать желательному увеличению последнего.
По делу о приобретении нашим Крестьянским банком расположенных в Бессарабии имений румынского монастыря Св. Спиридония, Братиано не отвергал данных нам предыдущим кабинетом обещаний оказать содействие к завершению этой сделки, но указывал, что, если бы последняя состоялась на предложенных нами условиях, то есть за 8 миллионов рублей, проценты с вырученного капитала оказались бы значительно меньше доходов, получаемых ныне с упомянутых имений.
Между тем это поставило бы в большое затруднение богоугодные заведения монастыря Св. Спиридония, поддерживаемые ныне на эти доходы. Поэтому Братиано усердно ходатайствовал о том, чтобы императорское правительство по крайней мере повысило предлагаемую им покупную цену до 10 миллионов рублей.
Я возразил, что,
