Пересмешник многозначительно хмыкает, давая понять, что обо всем догадался и без моих объяснений.
– А одна из ступеней вытянула руку, чтобы поддержать тебя, но успела ухватиться только за грудь? – выдвигает ехидную версию.
– Примерно так, – огрызаюсь. – Еще раз тронешь меня без спросу, я тебе вмажу, – предупреждаю на полном серьезе. А потом будь что будет, повторяю про себя как заклинание.
Кажется, теперь мне удалось его удивить. На мгновение брови Пересмешника приподнимаются, а затем, наоборот, опускаются. Он хмурится.
– Ты меня боишься? – задает вопрос в лоб.
Боюсь потерять последнюю надежду, вот чего я боюсь. А его… Пожалуй, сейчас я в любом случае отобьюсь. Пересмешник безусловно сильнее меня, но я помню о его сломанных ребрах. Если ударить по ним…
Но это рассуждает мозг. Мои эмоции говорят о том, что если мой сожитель поднимет на меня руку, то не стану сопротивляться.
– Не боюсь, – отвечаю сквозь зубы и отворачиваюсь.
Считаю секунды. Ну давай же, уходи, и все. Довольно разговоров, я хочу наконец переодеться и спрятать следы своего унижения не только от остальных, но и от себя.
– Я пальцем к тебе не притронусь без твоего согласия, – до ужаса серьезно произносит Пересмешник. – И вреда тебе не причиню, что бы ни было.
Еще бы на Библии поклялся.
Не могу, все равно не верю.
Если это Ник, то почему он поступает со мной так жестоко, до сих пор играя роль заключенного-новичка? Зачем? Если бы его прислали спасти меня, то к чему тянуть время? Значит, не спасти… Устранить? Исподтишка проверить, что я помню и с кем успела поделиться, и устранить после этого?
– …Ты можешь мне доверять.
Как?! Во имя всех святых, как?!
Меня начинает бить крупная дрожь. Если Пересмешник сейчас не уйдет, как обещал, то я сама выбегу. И плевать на ужин и угрозы Филина. Меня ломает так, как никогда за время, проведенное на Птицеферме. Тянет к этому человеку. Мне действительно хочется ему верить. Но я не верю, не могу.
Всхлипываю. Зажимаю рот тыльной стороной запястья.
Пересмешник вздыхает.
– Иди сюда.
Не успеваю сообразить, что это значит, как меня притягивают к теплому телу и обнимают сильные руки. Всхлипываю еще раз и утыкаюсь носом в свежевыстиранную футболку, еще сохранившую запах мыла и ветра.
Пересмешник осторожно и бережно гладит меня по спине. Ощущение безопасности, бесконечной душевной близости.
Понимаю, что все это может быть ложью, и, скорее всего, это и есть ложь, игра. Но мне так хочется продлить это непривычное, пусть и ненастоящее ощущение, что поддаюсь слабости – не сопротивляюсь, просто чувствую.
Разрыдаться хочется еще сильнее. Но это будет уже чересчур.
– Ты сказал, что пальцем ко мне не притронешься, – бормочу ему в плечо, голос звучит глухо, так как я прижимаюсь к нему слишком крепко. Поврежденная грудь отзывается болью, но стараюсь не обращать на нее внимания. Подозреваю, ребра Пересмешника тоже не рады крепким объятиям.
– Ты поняла, в каком смысле «притронусь» я имел в виду, – отзывается мужчина. Его щека касается моих волос. Так… хорошо. – Так как мы все только что вернулись с рудника, полагаю, это Филин распустил руки?
Нет-нет-нет. Не нужно назад в реальность. Мне хорошо здесь, в мире своих иллюзий.
– Угу. – На большее меня не хватает.
– Он что-то тебе сделал?
– Обошелся угрозами.
– Извини за это. – Пересмешник мягко проводит ладонью по моим волосам.
– За что? – шепчу, головой понимая, что пора его оттолкнуть, но все еще не находя в себе сил это сделать.
– Он же полез к тебе из-за меня.
– Почему это ты так решил? – уточняю из чувства протеста.
– Я, знаешь ли, умный, даже если кажусь придурком, – смеется. Мне нравится, как звучит его смех. – Филин не зря хотел подложить под меня Кайру, чтобы шпионила и доносила. Потому ему и не понравился мой выбор. Когда я уложил Момота, Глава здорово струхнул. Но повода меня устранять я ему не давал, вот и присматривается.
– Он думает, что ты хочешь занять его место, – признаюсь.
Снова усмешка.
– Всю жизнь мечтал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Я ему так и сказала.
– Так и говори. – Он все еще не отпускает меня, а я не вырываюсь. Дура как есть. – Отрицай. Нутром чую, Филин связан с теми людьми, надо все выяснить. А там – посмотрим.
Практически в точности – мои собственные мысли.
Такой нежный, доверительный момент. Сейчас ли не самое время спросить: «Ты Николас Валентайн?» Уже слышу собственный голос, задающий этот вопрос, у меня в голове.
Но… не решаюсь.
Это будет билет в один конец.
– Успокоилась? – спрашивает Пересмешник, чуть отстраняясь, чтобы заглянуть в мое лицо.
Не отвечаю – он и так знает, что успокоилась. Будь моя воля, так бы и уснула в этих теплых объятиях.
– Почему… – Вместо вопроса, после которого не останется пути назад, задаю более безопасный: – Почему ты так ко мне относишься?
Относится или делает вид? Его отношение выглядит настолько искренним, что я почти верю. Почти.
– Ну-у, – весело протягивает Пересмешник, возводя глаза к потолку, изображая задумчивость. – Веришь в любовь с первого взгляда?
Слово «любовь» – слишком громкое. Оно бьет наотмашь. Вздрагиваю.
– Нет, не верю, – отвечаю твердо.
– Ну и зря, – усмехается и наконец разжимает руки. – Переодевайся скорее, а то опоздаем на ужин. Жду тебя в коридоре!
* * *
– Пойдем сегодня к реке? – спрашиваю, когда мы возвращаемся в комнату после ужина.
Стараюсь не смотреть на своего сожителя. Готова глядеть куда угодно: в пол, в потолок, в стену – только не ему в глаза. Чувствую себя до ужаса неуютно.
Кой черт меня дернул жаться к нему? Прошел какой-то час, а все, о чем я мечтаю, – заполучить машину времени, чтобы вернуться в прошлое и отхлестать себя по щекам. О чем я думала? И как вести себя с ним дальше?
Пересмешник же ведет себя так, будто бы ничего не было. И на ужине что-то болтал, и сейчас в нем не ощущается ни капли напряжения. Наоборот, настроение даже приподнятое.
– А ты себя нормально чувствуешь для ночной прогулки? – уточняет и тут же усмехается. – Мои ребра жаждут принять горизонтальное положение и точно отомстят мне завтра, если я их не послушаюсь.
Все же заставляю себя посмотреть на мужчину. Он уселся на край кровати, широко разведя колени и уперев в них локти. Волосы взъерошенные. Быстро понимаю почему – уже на моих глазах запускает в них пальцы и зачесывает назад, несколько прядей слушаться не желают и тут же снова падают на лицо.
– Я могу сходить на разведку одна, – предлагаю на полном серьезе.
На самом деле мы потеряли несколько дней. Вдруг люди в черной одежде уже нашли то – или того, – что искали, и теперь намертво замуровали люк и убрались восвояси? А если все еще ходят поблизости, то стоит в этом убедиться, проверить, в то ли время, что и прежде, они выбираются на поверхность.
Не знаю, будет ли от такой слежки много пользы, но сидеть сложа руки не могу. Тем более в четырех стенах с Пересмешником, который сейчас выглядит таким домашним, что хочется завернуться в его объятия, как в плед, и никуда его не отпускать. Плохая, плохая идея…
– Плохая идея, – вторит моим мыслям сожитель. Вздрагиваю от неожиданности и только потом соображаю, что он не телепат и говорит совсем не о той идее, о которой думала я, – отвечает на мою предыдущую реплику. – Ты сама еле на ногах стоишь.
Неправда. Просто у меня, должно быть, воспаленные глаза от невыплаканных слез. Плакать мне больше не хочется, а вот спрятаться под одеяло и закрыться от всего мира – очень даже.
Мотаю головой.
– Со мной все в порядке, – пересиливаю себя и упрямо смотрю в ответ.
– Ну-у… – Пересмешник с обреченным выражением на лице разводит руками и встает. – Тогда мы, в смысле я и ребра, идем с тобой.
А утром ему и его героическим ребрам предстоит отправиться на рудник… Чувствую укол совести. Какой бы род деятельности Сова мне завтра ни поручила, это все равно физически будет гораздо легче.
