Ингвар вытряхнул девочку из куртки и рюкзака, запихал в спальник оленьего меха и велел спать. Подложил хворост в огонь и принялся готовить погребальный костёр. Без разбора валил ближайшие деревья, стаскивал их к огню, обрубал сучья и разваливал брёвна на неровные куски. Когда топор тупился, он не правил лезвие, а брал следующий. Работа шла неаккуратно, но быстро. Нужен был большой костёр, чтобы не зажарить тело, а сжечь. Для этого пламя должно быть жарким и обнимать мертвеца.
— Мой Мактуб совсем промок, Мать Драконов, где же ты?
Но её было не видать сквозь низкое чёрное небо, исходящее холодным дождём.
Ингвар знал, что виноват перед Целлией Циннци.
Понятно, что она не должна была так вот сразу кидаться убивать, не разобравшись.
Понятно, что и в клятом дожде из прохудившегося неба тоже никто не виноват.
Понятно, что и у Грязнульки не хватило бы сил её оглушить.
Достать лук? Так она не смогла бы его натянуть.
Сделать что-то ещё? Так счёт шёл на секунды.
Да Нинсон и сам бы не придумал ничего лучше, будь у него в руке нож.
Глава 86 Умение Перешагивать
Глава 86
Умение Перешагивать
Ингвар закончил сооружать костёр.
Всё промокло. Ливень шёл уже много часов подряд. Действие тоника проходило. Нинсон методично разжевывал табачные листья и зёрнышки перца, давясь красной вязкой слюной, чтобы не сплёвывать то, что могло дать хоть каплю сил. Отыскал рядом со спальником и доел плохо пережёванный Грязнулькой бетелевый конвертик. Прополоскал кожаный бурдючок из-под тоника, разрезал его и даже соскоблил внутренний слой, напитанный алхимической бодростью. Съел комок мурцовки, запив его кипятком.
Нинсон заклинал Мактуб руной Феху, чем почти доконал призрак фамильяра.
Тот лежал рядом с Грязнулькой. Ободранный и чуть живой. Бока дымной шерсти ходили ходуном. Больной янтарный глаз следил за Великаном.
Мортидо почернел и будто бы оплавился, когда Нинсон надел его на указательный палец. Изящная ювелирная красота перстня пропала, и он превратился в бесформенный кругляш каменного пряслица, стиснувшего палец.
Нинсон затащил тело Целлии Циннци внутрь раскисших поленьев. Снизу и сверху присыпал все мелкой трухой и ветвями. Сбережёнными под курткой сухими щепами. Вылил масло, которого оказалось совсем мало. Деревянную фляжку с трещиной вдоль бока бросил на плащ тиуна. Рядом бережно положил мечи и люмфайр.
В последний момент вспомнил о карманах плаща. В одном нашлась тряпица для протирки клинков. А в другом пузырёк с кровью Хорна. Ингвар забрал и то, и другое. Тряпочка была сухой и промасленной. А кровь Хорна ещё понадобится ему, чтобы разыскать Бранда.
Нинсон поблагодарил тиуна, надеясь, что Лоа, читающие его Мактуб, не сочтут это кощунством или издёвкой, а следившая за ним с респа Целлия Циннци не сочтёт этот жест слишком наигранным.
Он с большим трудом разжёг хлипкий огонёк, который благодаря маслу кое-как обосновался на сухом пятачке под телом тиуна. Пламя быстро пожирало промасленную тряпицу, сухую щепу, кору, мох, остатки трута и всё, что мог предложить ему Нинсон. Но оно не желало браться за мокрую кору.
Огонь горел только в одном месте, поджаривая тиуну задницу. Это могло бы быть даже забавно, если бы это была не мёртвая по его вине женщина. Нинсон нервничал и суетился, а в голову не приходило ничего путного. Только самые разные вариации хохм про подгоревшую задницу.
Ингвар ненавидел себя за это, но ничего не мог поделать.
Даже ударил себя несколько раз:
— Заткнись, заткнись, заткнись.
Но без результата. Тогда он начал приговаривать:
— Улыбаешься, значит…
Стало ещё хуже.
— Значит, ты конченый ублюдок, раз улыбаешься…
Девочка смотрела на него странно. В этот момент он понял, что она не смеялась. И вообще, наверное, не умела самозабвенно хохотать или хихикать, и если она и научится когда-нибудь улыбаться, то смеяться вряд ли. То, что он тогда слышал, это покашливание простуженного зверька, не было смехом.
«Сделай всё, что зависит от тебя — а в остальном положись…»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Настойчивость смягчает судьбу. Настойчивость. Настойчивость.
«Да. Это лучше подходит сегодняшнему утру».
Масло прогорало.
Даже на те поленья, которые были под самой Целлией Циннци, попадало всё больше воды. Одежда тиуна промокла, и вода просачивалась вниз. Нинсон обещал уничтожить люмфайр. Покатал в пальцах запаянный стеклянный шарик с ядрёно-бирюзовой жидкостью. Попытался рассмотреть чёрную икринку внутри. Без толку.
— Всё. Без толку, — громко сказал Ингвар и бросил шарик в оргоновую лампу.
Шарик разбился, и люмфайр залило слизью, которая не горела и не испарялась, а шипела и пенилась. Потом люмфайр треснул, как переспелый орех — вдоль. Хотя Нинсон скорее ожидал, что люмфайр разобьётся, как обычная стекляшка. Оргоновая лампа раскололась, а потом развалилась на части. Красная жидкость мгновенно смешалась с шипучей жижей, загустела и как розовая дохлая медуза провалилась вниз, под неплотно составленные поленья. Прежде чем выпасть из костра, тело медузы шлёпнулось в пламя, почти погасив его.
Можно было заготовить дров, разбить из плаща и веток шалаш и переждать. Поспать сколько можно. А как распогодится, закончить начатое. Но Ингвар не мог ждать.
Во-первых, он рисковал потерять руку. Но он уже так устал, что готов был объяснить себе, почему лучше сначала поспать, а потом идти. Во-вторых, он мог упустить Бранда. Нужно во что бы то ни стало попасть в Бэгшот.
— Бросим её? — спросил он.
«Что тебя смущает? То, что останется доказательство? Тиун с никером в башке? До правды несложно докопаться. Просто Бэр не дознаватель. Твоё счастье, что они не осматривали тиуна. И не надо оставлять им эту иньскую возможность — надо сжечь тело. Хотя бы голову. Нет?»
На это Ингвар ничего не ответил, ни вслух, ни про себя.
«Тогда что? Явно должно быть что-то более сентиментальное. А-а-а… Понимаю. Просто некоторый неясный моральный долг? Слушай, это просто пахтаное чувство вины. Если бы я не умел через него перешагивать, я бы вообще никогда ничего не добился. Давай. Улыбнись, пока не сломался! Настойчиво смягчай судьбу! Или как ты там говоришь? Двадцать-двадцать-двадцать!»
— Нет, Таро, так не пойдёт…
«Данное Бэру Путешественнику слово? Ну и янь с ним! Ты ему уже достаточно соврал. А он тебя достаточно прокинул — обменял компас на бумажку. Ты же её убрал в спальник, да?»
При этих словах Ингвар с тревогой обернулся. Да, расписка была где-то там, в тепле спящей девочки и оленьего меха. Великан оттащил спальник под деревья, укрыл Грязнульку дублетом Желтушника, а сверху ещё бросил куртку Бентэйна.
Самому Нинсону было жарко. Он стоял в лохмотьях бурой рубахи, поварского кителя, толстовки и просто умирал от духоты, хотя изо рта под дождь вырывались клубы плотного белого пара.
Таро принялся за своё:
«Вы оба правы. Ты всё равно не специально убил тиуна. А он всё равно не специально тебя прокинул. И даже вон сто талантов в банке ждут. Можно попробовать получить. Теоретически. Слушай! А что, если действовать рационально? Как в старые добрые времена. Когда у нас был гальдр настоящий, когда мы могли галдеть, а не твой дурацкий игн-гигн-агн-гагн, когда сначала думали, а потом делали».
— И как же мы тогда поступили бы? — безжизненным голосом спросил Великан.
«Идём в город-на-карте. Берём убер. Едем в город, где банк. Берём деньги. Нанимаем головорезов. И просто пьянствуем, пока нам не приносят голову Бранда. М?»
— Можем не получить денег. По целому ряду причин. И не довести дело…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
«Так и так непонятно, как довести дело. Надо как-то так подобраться. Чтобы…»
Ингвар подошёл к рюкзаку и открыл боковой карман. Там лежал пучок тетив, которые он отобрал у Красных Волков. И два горшка чёрного фарфора. На одном были нарисованы пиявки, на другом муравьи.
Великан решил, что Бранду хватит и пиявок. А лучшего символа огня, чем красные муравьи, и не сыскать.
