— А это что?
— Это? Да это просто кукушки… — с сомнением ответил Великан.
«Тяжело кукушку с какой другой птицей перепутать, — поблёкшим голосом сказал легендарный колдун. — Оттого и слышно их пение в обоих мирах».
— Кукушки в обоих мирах? — переспросила девочка.
— Кукушки. Только уж больно чудно они поют сегодня. Будто выводят песню какую-то, что ли. Вроде бы смысл какой-то, будто кто-то пытается с респа достучаться…
— Пытается, а не может… — сказала Грязнулька и посмотрела на Ингвара.
Он виновато пожал плечами, чувствуя, что должен перевести, что им говорили птицы. Вроде бы сложная вязанка рун могла помочь. Что-то на основе Инги, с Эйвс или Мадр в середине, но он не помнил. Да и Сейда не чувствовал. Девочка неловко переложила погрызенный шарик мурцовки в ту же руку, которой придерживала Уголька, и крепко взялась за поясной ремень Великана.
— Давай просто послушаем.
Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!
Первые несколько раз птица просто повторяла одно и то же.
Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!
Будто спрашивала. А вопрос её оставался без ответа. Но потом, поняв, что её внимательно слушают, она стала добавлять и добавлять слов к потусторонней песне. Но из-за того, что подключились другие кукушки, было уже не разобрать ничего, кроме сплошного птичьего гвалта.
— А это кто чирикает? — шепотом спросила девочка.
Она подошла ещё ближе и прижалась к Нинсону. Начала крутить запястьем, беспокойными движениями наматывая на руку свободный конец его поясного ремня.
— Янь знает! Тоже кукушки. Но какие-то другие. Что ж за лес-то такой кошмарный?!
Великан видел, что его кукла чует что-то недоброе, и это мрачное предчувствие отражается в огромных и нечеловеческих чёрных глазах.
Грязнулька не хотела или не могла поделиться тем, что чудилось ей в зове кукушек. Но было очевидно, что для неё это не просто пение птиц. Она каким-то образом понимала, что за весточка летит между мирами.
«Она инькой всё чует! Я тебе говорю, она что-то знает!» — Первый раз Таро Тайрэн позволял себе столько эмоций.
Таро нервничал, в то время как сам Ингвар был спокоен. До сих пор всегда было наоборот. И собственная тяжёлая степенность была приятна Великану. Суетливое беспокойство легендарного колдуна вызывало не ответную тревогу, а только сладкое злорадство.
Мортидо зашебуршился на пальце, клацнул лапками, подобрался и переполз на куклу, которая стояла теперь вплотную к Нинсону, обнимая бёдрами его ногу и заводя крохотный лапоть с внутренней стороны великанского сапога, обвиваясь вокруг. Будь это урок борицу, Нинсон бы сказал, что она показывает, как ронять противника. И ещё сказал бы, что с такой разницей в весе у неё ничего не получится. А будь это пантомима на ярмарке, он бы сказал, что девочка изображает, наверное, вьюнок на огромном валуне-великане.
Когда остальные птицы смолкли, кукушка затянула долгую трель:
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку!
Ку-ку, ку-ку! Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку!
Будто жаловалась, что не смогла достучаться, что у неё в распоряжении только это проклятое «ку-ку», а не алфавит, и только жалкое тюремное перестукивание да небо в тридцать клеток вместо голоса и свободы.
Ингвар не понял, что сказала кукушка, но понял, что делала девочка.
Грязнулька предпринимала всё, чтобы их не разнесло в стороны, не растащило друг от друга. Будь у неё верёвка, она бы примотала себя к великану. Кукла врастала в него всеми лапками, как ящерка. Девочка действовала одной рукой, не выпуская спящего Уголька и по-прежнему цепко держа замусоленный шарик мурцовки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Глава 89 Красные Муравьи
Глава 89
Красные Муравьи
Ингвар надеялся, что если он пять минут послушает кукушку, то немного отдохнёт. Придут новые силы. Он сможет прицелиться и даже потом пойти дальше. Но ничего не происходило, отдохнуть не получалось. Второе дыхание не открывалось. Сил не было, а последний оргон, казалось, скатывался по Великану вместе с дождевыми каплями. Он или напитывал и без того рыхлую и мокрую весеннюю землю, или впитывался в одежду, делая рубашки холодными, а дублет тяжёлым. Поэтому Ингвар стрелял так, без сил.
Промахивался. Снова стрелял. Промахивался. Снова и снова.
Десяток стрел ушёл на пустые попытки попасть по фарфоровой банке. Наконец он зло бросил руну Соул, споткнулся в словах и понял, что булькает, а не говорит. Великан даже не чувствовал этого, пока кровь не напитала бороду и не начала стекать по подбородку и кителю. Или это не кровь? Алая слюна табачно-перечной жвачки? Клятый бетель… Нет. Кровь, обильно идущая из носу. Это уже действительно был плохой знак.
«А до этого знаки были типа ещё ничего? Только этот действительно плохой?»
Нинсон отплевался и бросил попытки достать Сейд. Вместо этого записал в Мактуб поперёк страницы своим личным галдежом:
— Игн.
Гигн.
Агн.
Гагн.
Игн.
Гигн.
Агн.
Гагн.
Игн.
Гигн.
Агн.
Гагн.
Двенадцатиступенчатое колдовство личных рун ничего вроде бы не поменяло, но Ингвар попал по фарфоровому горшочку с едва различимым изображением муравья. И хотя в светлых сагах он попал бы следующей же стрелой, а в тёмных попал бы с двенадцатой или даже, скорее, с тринадцатой, в Мактубе Ингвара Нинсона не было ясности на этот счёт.
Он просто брал и стрелял, пока не заболело выломанное плечо.
А когда заболело, он продолжил брать и стрелять.
Как поступил бы всякий, кто верит, что настойчивость смягчает судьбу. Если хочешь сказать про Ингвара Нинсона, скажи, что он верил в то, что творил.
К рюкзаку были приторочены пять тулов с трофейными стрелами Красных Волков. Он опустошал один и открывал крышку следующего. Тулы были все одинаковые — берестяные туеса безо всяких изысков. В каждый худо-бедно вмещалась дюжина стрел.
Гальдр сработал. Ингвар попал.
Фарфоровый горшочек разлетелся на куски.
Осколки осыпались в потухший костёр, а на месте горшочка остался только один черепок сбитого донца, в котором лежала горка сыпучего крупнозёрного песка. Красные крупинки не мокли от дождя. Когда на них падали капли, они подпрыгивали, извергались красными брызгами, словно вода попадала на сковороду с раскалённым маслом.
Крупинки сыпались из черепка во все стороны, будто кто-то кормил птиц и широко раскидывал зёрнышки. Приземляясь, они разворачивались, превращались в крохотных красных муравьёв. Оживали и расползались в разные стороны. Казалось, мачта костра превратилась в фонтан красных брызг и по мокрым брёвнам бегут не живые дорожки колдовских огненных муравьёв, а стекают красные ручейки.
Ингвар не знал, сколько песчинок могло уместиться в черепке, но фонтан не иссякал. Если проливной дождь ослаблял действие колдовства, то страшно было подумать, как бы оно выглядело в сухую погоду.
Часть муравьёв забиралась в шалаш, где лежало тело Целлии Циннци, и Нинсон не видел, что происходило внутри. Подросшие муравьи выбирались снизу, ползли по мокрой траве, оставляя в лужицах красные разводы. Они добирались до соседних деревьев и начинали карабкаться по ним. Вода, стекавшая по стволам, нисколько не затрудняла их передвижение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ингвар гадал, что же будет, когда они доберутся до верхушек близлежащих деревьев. Муравьи заполняли деревья, гнездились на листочках и иголках, превращая окрестные ели в красные изваяния, сплетённые из медной проволоки.
