Ничего, казалось бы, и обидного для Бори. И он тоже за годы непременного присутствия на спортивных зрелищах стал вроде реликта, но более карикатурного, вызывающего к себе меньше сочувствия со стороны бесчувственных коллег.
Но если на стадионе “Боря от ума” бывал фигурой, всего чаще подвергаемой насмешкам, то вне стадиона — у Вайнеров, или в Доме кино (он ходил туда регулярно на премьеры), или в гостях у руководителя писательской поликлиники Евгения Нечаева (у них с Левиным была общая компания друзей юности, вроде нашей ордынской) — становился как лицо, причастное к большому спорту, человеком почти уважаемым.
10
Регулярные встречи у Жоры дома сделали и меня приятелем Бори Левина.
Ко мне Боря относился очень хорошо — стремился опекать, но и наставлять. Наставления его сводились в основном к тому, что я должен сочинить роман о рабочем классе — и стать писателем со всеми положенными писателю привилегиями (о них он прекрасно знал от своего друга — главного врача).
От спорта — поденщины на темы спорта без штатного места в специальном издании (я его, как и вообще работы где-нибудь в штате, лишен был смолоду) — меня отговаривали многие желавшие добра мне люди. Но я при видимой покладистости бываю необъяснимо упрям. И советы, исходящие от Левина, помешанного на спорте, выводили меня из себя.
На ту же высоту (в смысле перспективы, если возьмусь за ум) он ставил и моего друга Александра Марьямова. Но ему отдавал все же предпочтение — говорил, что, будь он женщиной, влюбился бы в Марьямова: “Он красивый и хорошо пишет, а ты хорошо пишешь, но очень толстый”.
Через много лет на моем дне рождения, когда Левина уже не было в живых, Алик Марьямов в тосте отметил, что нас с ним, случалось, сталкивали лбами. И я сразу же вспомнил покойного “Борю от ума” — и засмеялся, хотя Алик вряд ли помнил высказывания Левина.
Наглость тона, неожиданная в Боре (учитывая незавидность его статуса), происходила, по-моему, из-за постоянной внутренней трусости (и беспокойства). В отношениях с женщинами (а он, как настоящий еврей, очень любил женщин) сходила за эдакую брутальность (притом что и внешность Левина далека была от тех идеалов мужской красоты, которую предписывали своим положительным героям Вайнеры). Но помню, как одна из подруг жены Миши Ардова Милы, послушав глупейшие (на мой необъективный, наверное, слух) разглагольствования Бориса у Ардовых, сказала: “Видно, что очень умный парень, но чувствуется, что большой бабник” (Шарлотта в чеховском “Вишневом саде” говорит: “Ты, Епиходов, страшный человек…”).
Борис собирался вместе с нами (со мной и его любимым Марьямовым) в Питер и пообещал захватить нас на вокзал — сказал, чтобы ждали его на углу Красноармейской и Второго Аэропортовского перед домом Марьямова. Подъехала белая “Волга” (никаких иномарок мы тогда не знали и ничего шикарнее белой “Волги” себе не представляли). Боря сидел за рулем, рядом с ним — очень хорошо одетая дама третьей (приблизительно) молодости.
Мы догадались, что машина принадлежит даме, судя по разговору между водителем и пассажиркой, возлюбленной Левина. Всю дорогу до Ленинградского вокзала мы с Аликом ломали голову, кто же эта дама — чем-то отдаленно она показалась нам знакомой.
Уже на перроне Марьямов — он все же старше меня на три года и несколько лучше помнил пятидесятые годы на эстраде — сообразил, что дама — Нина Дорда.
Кто читал “Московскую сагу” Василия Аксенова, должен помнить, как ее герой, двадцатичетырехлетний Борис (тоже Борис), вернувшийся с фронта офицер разведки, сын погибшего маршала, слушает в ресторане при гостинице “Москва” певицу Нину Горду — и решает увезти ее к себе домой, когда ресторан закроется.
И привозит в пятикомнатную квартиру на улицу Горького, где певицу, перед тем как лечь в койку, слегка смущает, что предстоящий любовник намного ее моложе — и у Горды просыпаются к нему отчасти и материнские чувства. Герой тем не менее в свя2зи с ней несколько сезонов, вплоть до начала пятидесятых, когда знакомится с девочкой лет шестнадцати — и Нина Горда действительно по-матерински благословляет сына маршала на новую любовь.
Как все же причудливы судьбы женщин — и неспособных обойтись без них мужчин: не проходит и полтысячи лет, как знаменитая певица оказывается в объятиях не офицера и не сына маршала, а не служившего в армии спортивного журналиста, сына простого советского еврея (я был на похоронах Бориного отца, но не догадался спросить, чем занимался папа счастливого обладателя Нины Дорды-Горды).
11
Боря никогда не был женат — и жизнь его, отличаясь, конечно (но до такой ли уж степени?), от жизни постоянной оппонентки Левина на стадионе Машки, посвящена была спорту как всеобъемлющей страсти.
Должность, занимаемая им на стадионе (и позволявшая ему строгое обращение с общей любимицей Машкой), называлась “редактор”. Отдел состоял из двух человек — редактора Бориса и очень импозантного диктора (по-моему, с высшим театральным образованием), чья фамилия у меня вдруг вылетела из головы (на семьдесят четвертом году такое иногда случается). Диктор должен был объявить составы играющих команд, а делом Бориса было проследить, чтобы в написании фамилий игроков не вкрались ошибки или опечатки. И надо сказать, что составы команд Левин всегда знал наизусть.
В свободное от работы на стадионе время он сотрудничал — обычно это случалось дважды в год, перед началом очередного хоккейного сезона — с приложением к спортивной газете, публиковал интервью с тренерами. В таком приблизительно стиле: “Наш корреспондент встретился со старшим тренером команды «Химик» (Воскресенск), заслуженным тренером СССР Николаем Семеновичем Эпштейном. Николай Семенович назвал состав на предстоящий сезон: вратарь Зубарев…” и так далее. В заявку команды на сезон входит человек тридцать — и строчек для солидности публикуемого интервью, в общем, хватало.
И вдруг чья-то умная головушка решила (а может быть, и подсказал ей кто-то из недругов Левина — антисемитов), что две должности на отдел жирно будет. Без диктора действительно обойтись нельзя. Но редактор-то зачем? Неужели у нас протоколы на матчи заполняют люди, не закончившие хотя бы начальной школы? У каждого игрока, между прочим, кроме паспорта есть еще билет участника соревнований, где черным по белому и вполне грамотно записана его фамилия, — и ошибок в протоколе быть не может, так что незачем платить зарплату инженера какому-то редактору.
Горе потерявшего должность Бориса было столь неописуемым, что Жора вынужден был собрать у себя дома совет на Аэропорте (по примеру совета в Филях). Вместо Кутузова пришел Женя Нечаев — человек со связями (какого уровня, вы скоро узнаете), а меня пригласили как спортивного эксперта.
