Горе потерявшего должность Бориса было столь неописуемым, что Жора вынужден был собрать у себя дома совет на Аэропорте (по примеру совета в Филях). Вместо Кутузова пришел Женя Нечаев — человек со связями (какого уровня, вы скоро узнаете), а меня пригласили как спортивного эксперта.
Жора боялся, что Левин близок к самоубийству.
Боря твердил, что никогда теперь больше не увидит хоккея — ему стыдно будет приходить на стадион, когда все будут знать, что он без должности (у него, оказывается, в лужниковском дворце был и отдельный кабинет для редакторской работы).
Я его успокаивал, приводя пример из жизни только что смещенного с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР Николая Викторовича Подгорного (международная обстановка требовала от Леонида Ильича Брежнева совмещения двух должностей — и генсека, и президента, не игравшего, правда, в то время такой большой роли, как сейчас).
Я предположил, догадываясь о нравах в верхах, что у Николая Викторовича нет таких преданных друзей, как у самого Бори, например, Евгений Борисович Нечаев (в хлопотах за Левина Жора охотно уступал первенство — он знал, как велики возможности главного лекаря писателей).
В пору книжного дефицита все писатели (я не говорю про писателей-начальников, писателей, чем-либо заведующих, или знаменитостей вроде Жоры и Аркадия) заискивали (а куда страстным книгочеям деться?) перед директоршей книжной лавки писателей Кирой Викторовной.
Я выходил как-то из дома, где жили Нечаев и Жора, — и нос к носу столкнулся с главным врачом, державшим двумя руками тяжелый, перевязанный толстой бечевкой, упакованный в коричневатую оберточную бумагу пакет. “Ты знаешь такого Ремизова?” — спросил меня Женя. Я пошутил, что знаю только писателя Ремизова — мне и в голову не могло прийти, что речь идет об этом Ремизове. “Вот-вот, — обрадовался Нечаев, — а то Кира иногда какое-нибудь говно может всучить”.
Я, сознаюсь, дурака валял, вспоминая казус с Подгорным. Я-то лучше Жени и Жоры понимал, чего лишился Левин.
По должности, утраченной Борисом, полагались аккредитации на все соревнования и еще специальные пропуска, дающие проход на стадионе всюду: в раздевалки к спортсменам, в буфеты, куда простых смертных не пустят.
Мне могут сколько угодно колоть глаза принадлежностью к спортивной журналистике, но у меня таких пропусков не было даже тогда, когда в системе издательского дома “Московских новостей” я служил главным редактором журнала “Спортклуб”.
Но меня, и в те давние времена домоседа, ни на какие соревнования и не тянуло (есть же телевизор).
А для Бориса отсутствие ксив превращалось в настоящую трагедию.
И тогда мы решили обратиться к очень хорошему парню, жившему по соседству, в том же доме, где Миша Ардов, — Юре Метаеву, директору издательства “Физкультура и спорт”. Юра сильно болел (и дни его были уже сочтены), но согласился прийти домой к Жоре Вайнеру на переговоры. Мы давили на то, что Боря — известный журналист с великолепным пером, и ему тесно в должности редактора каких-то примитивных текстов. А вот редактировать книжки — прямое его дело.
Юра вошел в положение Левина.
Но дня через два позвонил, искренне огорченный: “Но у вашего протеже нет высшего образования”. То-то, догадались мы, на прежней работе ему предпочли дипломированного артиста — антисемитизм, значит, ни при чем. Уже легче.
Нечаев, как настоящий друг, не оставил мысли о трудоустройстве Бориса. И когда у него в гостях был Альберт Беляев…
Чтобы нынешний читатель понял смысл предыдущей фразы с Альбертом Беляевым, я должен объяснить, что звучало это так, как скажи я, допустим, сейчас кому-нибудь о визите в наш ветхий дачный домик… ну, не Путина (не хочу лишних гипербол), а премьера Медведева или военного министра Шойгу (в бытность его губернатором, когда жил он с нами по соседству).
Альберт Беляев был заместителем заведующего идеологическим (не побоюсь этого слова) отделом Центрального комитета партии — и судьба каждого главного редактора главных газет, издательств, не говоря уж о судьбах всех (без исключения в данном случае) писателей и вообще работников искусства, зависела от него.
Что связывало его с главным врачом нашей поликлиники (при всей чрезвычайной важности и этого поста), для меня до сих пор загадка. Но то, что Женя решился заговорить с ним о трудоустройстве Бори Левина, характеризует отношения сановника и врача как несомненно дружеские.
Евгений Борисович и наколку даже дал, где бы хотел он видеть протежируемого Бориса: произнес название издательства “Физкультура и спорт”. Мысль о редактировании книжек такому начитанному человеку, как Женя, показалась здравой (очень хотелось пошутить, что и как врачу, учитывая психическое состояние безработного).
Не буду врать, что знаю механизм, доносящий волю Беляева до подчиненных. Но какой-то сбой в нем все-таки произошел: Борю взяли на место редактора, но не в книжном разделе издательства, а в журнале “Физкультура и спорт”, входившем в систему издательства и в здании издательства размещенном.
12
И, не побоюсь этого слова, журналист Борис Левин был совершенно счастлив. Он стал тем, кем когда-то мечтал стать Жора в АПН, — хоккейным обозревателем.
В журнале отдельных кабинетов для сотрудников не предусматривалось, но Боре стол выделили. Боря повесил над столом таблицу розыгрыша хоккейного первенства. В редакции ему все очень нравилось: нравились все сотрудницы, все сотрудники, все авторы. Но больше всех он любил главного редактора — доброго, нетребовательного, легкого в общении человека — Анатолия Михайловича Чайковского.
Почему-то у Толи (позволю себе по давнему знакомству назвать так редактора, к тому же мужа девочки, с которой мы и жили рядом на Хорошевке, и учились в одной школе, Лены Осиповой, и которую мир потом узнал как выдающегося тренера по фигурному катанию Елену Чайковскую) не было тогда машины. И Борис возил всюду редактора на своей машине. А Толя поправлял Борины заметки — и Левин выступал в печати со все более содержательными корреспонденциями.
Но самое интересное, на мой взгляд, случилось не с Борей (и даже не с Чайковским), а с Альбертом Беляевым.
После смерти Юры Метаева издательство, куда устроили Левина, возглавлял Марат Шишигин.
Должность директора издательства “Физкультура и спорт” вообще-то не предполагает выходов на такое начальство, как Альберт Беляев. Но Шишигин и не собирался довольствоваться малым — в дальнейшем он стал чуть ли не заместителем министра печати. Связями он располагал меньшими, конечно, чем наш Нечаев, но каким-то образом попал-таки в поле внимания Альберта. Мне опять же неизвестен механизм сообщения между собою такой значимости лиц. Но в какой-то, может быть, депеше, поступившей к Беляеву, промелькнула фамилия директора издательства “Физкультура и спорт”.
