он тотчас выехал обратно в Москву, зная, что на 22 октября было назначено общее собрание Бюро, и рассчитывая иметь время поставить его в курс того, что он услышал от Витте.
Нельзя считать только случайностью, что расчеты Шипова оказались ошибкой и что его совет графу Витте повернулся против него. Случайность всегда идет на пользу того, кому суждено победить. Так и произошло. Телеграмма Витте к Бюро подхлестнула его самоуверенность. Бюро увидело в ней слабость правительства и как бы капитуляцию перед ним и начало действовать соответственно с этим выводом.
21 октября утром, не теряя ни минуты, Шипов явился в Бюро и узнал, что уже опоздал; все было кончено. Своего общего собрания Бюро не сочло нужным ждать. Оно немедленно по получении депеши собралось en petit comité[751] и делегатов к Витте отправило. Если бы они ехали для информации, эту торопливость можно было бы понять. Но с ними отправили ультиматум, и это было сделано с такой стремительностью, что собрания Бюро дожидаться не стало[752].
П. Милюков присутствовал в этом petit comité. Это его присутствие там было и символом. Он сам земцем не был, только на последнем съезде был кооптирован, не как земец, а как «ученый и общественный деятель». Это показывало, что в эпоху освободительного движения земцы свою самостоятельность уже потеряли и что ими руководили «политики». И теперь, хотя военные действия были окончены, военные желали сами диктовать условия мира, не предоставляя этого «дилетантам» из земства. Благодаря присутствию Милюкова мы узнали, что произошло в этом злополучном собрании. Он рассказал это в своей брошюре «Три попытки»[753].
Всех подробностей обсуждения Милюков не сообщает. Об этом можно жалеть, но интересно не это. Важно, что в 1921 году, уже в эмиграции, когда партийная дисциплина ему не мешала и он говорил для истории, он все-таки постановления Бюро защищает. Отрицательный о них отзыв Д. Н. Шипова вызывает презрительное замечание: «Так и должен был смотреть, — говорит он, — недавний принципиальный сторонник неограниченной власти монарха, ставший „конституционалистом по приказу Его Величества“ после октябрьского манифеста»[754]. Эта защита понятна. Постановления Бюро соответствовали тому настроению самого Милюкова, которое он выражал после манифеста словами: «Ничего не переменилось, война продолжается». Он не мог поэтому их не одобрять. И его воспоминания раскрывают любопытную картину психологии Бюро земских съездов.
Мы узнаём, например, почему С. А. Муромцев не попал в делегацию. «Он, — объясняет нам Милюков, — не принадлежал к ядру политической группы, руководившей тогда земскими съездами»[755]. Это характерный мотив. Витте обращается к земству в лице Бюро земских съездов; это была ставка на земство, ибо Земский съезд считался его представителем. В ответ же графу Витте вместо земства подсовывают «ядро политической группы», военных руководителей. Вот почему С. А. Муромцев заменен был Ф. Ф. Кокошкиным; последний оказался porte-parole[756] русского земства.
Невозможно отрицать качеств Кокошкина, его больших знаний, талантливости, политической честности; он был одним из самых симпатичных образцов интеллигенции. Главный его недостаток, что он был гораздо больше интеллигент-теоретик, чем земец. Но именно это-то и ценило руководящее ядро. «Молодой Ф. Ф. Кокошкин, — пишет П. Н. Милюков, — уже тогда выдавался ясностью политической мысли и твердостью политического поведения. Будучи земцем, он в то же время был и интеллигентом, и хорошим знатоком конституционного права. В московском кружке друзей он почти один проявлял задатки „настоящего политика“»[757].
Так профессиональные военные исправили уступчивость штатских, увлекшихся перспективою мира. Приглашение Шипова со стороны графа Витте было «уклоном», поэтому в ответ Бюро и посылало Кокошкина. Он стал главой делегации; князь Львов и Ф. А. Головин были приставлены для декорации. И еще в 1921 году П. Н. Милюков торжествует: «Выбор Кокошкина для беседы с Витте означал, что Бюро не хочет компромиссных решений»[758].
Это было роковым шагом, подсказанным русскому земству. Он срывал всю намеченную комбинацию. Дело было не только в выборе лиц, как этот выбор ни был характерен. Дело было еще больше в директивах, которые согласилась отвезти делегация. Можно было бы думать, что твердые директивы вообще были не нужны; делегация ехала для совещания, чтобы выслушать предположения Витте, она могла их принять ad referendum[759]. Нужно было только узнать: возможно ли заключение мира или действительно «война продолжается»? Но Бюро распорядилось не так. Оно послало депутацию с поручением предъявить несколько ультиматумов. Бюро показало, что действительно не хотело компромиссных решений; оно требовало «капитуляции». Так торжествовала военная партия, боясь, чтобы победы из ее рук не вырвали.
О том, что в Петербурге делала делегация, писали и Шипов[760], и Милюков[761]. Помню публичные рассказы о том же Кокошкина. Во всех версиях нет разногласия. Разница только в оценке. И горько вспоминать это выступление делегации.
Делегация виделась сначала с князем А. Д. Оболенским, только что назначенным обер-прокурором Синода[762]; он был одним из тех либеральных представителей бюрократии, у которых сохранились связи с общественностью. Друг и родня многих лучших представителей либерального лагеря, понявший ошибки старого курса, он был одним из авторов Манифеста [17 октября 1905 года]. Примирение власти и общества на почве конституционного строя ему казалось нетрудным. Он встретил делегацию с надеждой и радостью. И он не мог понять ничего, когда ему пришлось говорить о положении дела с «настоящим политиком».
Делегация начала с формального ультиматума. Вся беседа с Витте должна была стать достоянием гласности. Такое требование было и неприлично, и непрактично. У Витте было много врагов. У конституции — тоже. Требование оглашения перед врагами переговоров, которые мог Витте вести, значило сделать их невозможными. Потому беседа делегации с самим Витте превратилась в простую формальность. Разговаривать делегации пришлось с одним Оболенским. Очевидно, не в такой атмосфере можно было договориться до соглашения. Для таких «разговоров» просто не стоило ехать, особенно — с такой поспешностью.
Но разговор с главою правительства можно было все-таки заменить разговором с посредником Оболенским. Для этого обязательной гласности, к счастию, не требовалось. Но разговора и тут не вышло, ибо делегация привезла с собой другой ультиматум — уже по существу.
Бюро отказывалось поддерживать правительство Витте. Оно поручило ему передать, что «единственный выход из переживаемого положения» — это созыв Учредительного собрания для выработки конституции, причем Собрание это должно было быть избрано путем всеобщего, равного, прямого и тайного голосования. Делегация отвергла самый принцип октроированной конституции. Выбранное по четыреххвостке Учредительное собрание становилось суверенным органом народовластия. С тем, что еще существовала в России монархия, которая пока была самодержавной, которая только для блага России согласилась себя ограничить, делегация не хотела считаться. Она рассуждала, как будто монархии
