Нет, она не плачет, мне показалось. В ее глазах нет слез, зато есть обреченность, подходящая древней старухе, а не молодой женщине.
На мгновение прикрываю глаза, качаю головой.
– И это ты называешь «добровольно»?
– Как есть. Не говори Сапсану. Не скажешь?
– Не скажу, – обещаю еще раз.
– И все же, – не унимается Рисовка. – Я видела твой взгляд. Ты… осуждаешь?
Это было бы забавно, если бы не было так грустно – Рисовка все еще боится чужого осуждения, здесь.
Женщина, забывшая о себе ради жизни любимого человека, страшится моего осуждения…
Качаю головой.
– Я не осуждаю, – говорю правду. – Я ненавижу. Но не тебя.
Рисовка испуганно моргает, смотрит непонимающе. Однако я не собираюсь ничего объяснять.
– Ну, я пойду? – делает неуверенный шажок к двери.
– Иди, конечно, – улыбаюсь ей. – Заходи, если что-то понадобится.
– Спасибо, – робко улыбается в ответ и исчезает за дверью.
Моя же улыбка сбегает с лица, стоит двери захлопнуться.
Как ни стараюсь, не могу представить, что могла натворить такая, как Рисовка, чтобы заслужить свое заключение здесь. Момот, Ибис, Чиж, Кайра – да. Но Рисовка…
Глава 32
К вечеру снова припускает дождь.
Снимаю не успевшее просохнуть белье уже под мелкими холодными каплями. Места для сушки под крышей нет, приходится развешивать вещи в комнате: что-то – на стул, что-то – на дверцы шкафа.
Только успеваю закончить с «украшением» жилища, как возвращается Ник.
– Привет, – взмахивает рукой.
– Привет, – откликаюсь эхом.
Напарник снова вымок. На ходу сдергивает с себя футболку. Останавливается посреди комнаты, ища взглядом, куда бы ее повесить, но все подходящие места заняты.
– Давай мне, – протягиваю руку. – Если завтра не будет дождя, постираю.
– Угу, – буркает, отдавая мне вещь.
Отходит к кровати, раздевается дальше. Движения резкие.
– Ник, что-то не так?
Поднимает на меня глаза. Усмехается.
– Лучше попробуй вспомнить, что в этом месте так, – язвит. – Кинь мне брюки из шкафа, пожалуйста.
Выполняю просьбу. Ловит на лету.
– Ты злишься, – констатирую.
– Не особо.
– А подробнее? – не отстаю.
Точно чувствую: что-то не так.
– Эм, – сдергивает шнурок с волос, ерошит их пальцами, чтобы скорее просохли, и наконец поворачивается ко мне, – в том-то и дело, что нечего рассказывать. Просто думал сегодня о том, что ты говорила о революции.
– Я это слово не употребляла, – напоминаю.
– Не важно, – отмахивается. – Суть-то одна.
Не спорю, только пожимаю плечами, а потом обнимаю себя руками, не зная, куда их деть. Жду продолжения.
– А еще думал о том, в чем упорно подозревает меня Филин. Ну и тихонько поспрашивал сегодня, как народ относится к Главе. И знаешь что?
– Что?
– А ничего, – разводит руками. – Ни-че-го! Боятся. Вот только не его самого, а того, что большинство на его стороне, вот и не выпрыгивают. А появись кто настойчивый, кто пообещает что-нибудь изменить и попробует это сделать, поддержали бы – и только бы этого венценосного Филина и видели.
Хмурюсь.
– Погоди, теперь что, ты задумал революцию?
– Эм, я бы ее с радостью устроил. – У Ника даже глаза загораются. – Ни черта тут дел не на годы. Филин уже настроил всех против себя своей чрезмерной жестокостью. Подрубил сук, на котором сидит, надеясь, что в случае чего его снова прикроют наркодилеры и перебьют тут всех недовольных. Только не соображает под дозой, что те далеко и на помощь их еще нужно успеть позвать. А местные тут, рядом, и их кроме него тридцать пять человек.
– Ибис и Ворон всегда на его стороне, – не соглашаюсь.
– И еще найдется парочка верных, – кивает напарник. – А остальные три десятка в глотку бы ему вгрызлись, скажи им кто «фас».
У меня даже дыхание перехватывает. Когда вчера я сама рассуждала на эту тему, это не казалось таким реальным.
– Ты хочешь быть тем, кто скажет это «фас»? – спрашиваю прямо.
– Янтарная, ты даже не представляешь, как я этого хочу. – Пауза. – Но не стану. – С чувством пинает брошенные на полу брюки. Отворачивается от меня, уперев руки в боки и уставившись в потолок.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А меня уже захватила идея. Кто знает, сработает ли официальная жалоба в Альянс о нарушении Конвенции по правам человека. А если сработает, то когда Ассамблея всерьез займется решением проблемы содержания заключенных на Пандоре? Бюрократические проволочки могут дать Филину еще годы царствования. Даже если наркобизнес на планете накроют.
А мы можем изменить что-то прямо сейчас.
– Почему не станешь? – спрашиваю осторожно, подходя ближе.
Ник бросает на меня укоризненный взгляд через плечо.
– Потому что никакая революция не обходится без кровопролития, – отвечает. – Это сейчас я думаю, что расклад будет тридцать к пяти. А по итогу кто-то передумает, кто-то испугается. Перевес будет, но и крови прольется немало. Что тебе снилось прошлой ночью? – вдруг спрашивает разворачиваясь.
Серьезно смотрю на напарника, не понимая такого резкого перехода.
– При чем здесь это? – ухожу от прямого ответа.
Ник хмыкает.
– Ты кричала: «Не надо больше крови. Хватит крови!» – передразнивает. И уже своим обычным голосом: – Именно поэтому я тебя разбудил. Ты готова устроить тут мясорубку? Я – нет. Одно дело – участвовать во всем этом, собираясь жить здесь и нести ответственность за тех людей, которые мне поверили. И совсем другое – вмешаться в привычный для них уклад жизни и сбежать чуть ли не на следующий день. Я уже и так вмешался с Момотом. Меня и за это Старик по головке не погладит.
– С Момотом была самооборона, – не соглашаюсь.
Ник морщится, смотрит скептически.
– Ой ли? С Момотом было самое что ни на есть превышение самообороны. Мне никто не запрещал отказаться от боя с ним, и тогда моей жизни ничто не угрожало бы, и не пришлось бы «самообороняться».
– Мне угрожало бы.
Ник закатывает глаза к потолку.
– Эм, мы сейчас не о причинах превышения, а о фактах. Факт есть – убийство. Но если о смерти Момота я в любом случае не жалею, то подставлять еще десяток человек под удар из-за моих субъективных представлений об их благе и справедливости я не буду.
– Я тебя поняла, – бормочу.
Отхожу к окну. Стою и смотрю на заходящее солнце сквозь мелкие, но частые капли дождя, летящие мимо и время от времени оставляющие на стекле капли-дорожки.
Ник прав. Целиком и полностью прав. И ему тоже непросто выбрать невмешательство. Но все равно тошно.
Это даже хуже, чем плыть по течению и не иметь возможности что-либо изменить – иметь возможность, но не воспользоваться ею. И не потому, что страшно (трусость – это в некотором роде оправдание), а потому, что нельзя.
– Янтарная? – окликает меня Ник.
– Мм?..
Закат за окном оранжевый. Даже странно, что его не скрыли дождевые тучи.
– Я передал тебе свое дурное настроение? – Подходит сзади, мягко обнимает. Его руки ложатся поверх моих.
Могу записать себе маленькую победу – не вздрогнула, ожидала.
– Все нормально, – качаю головой. Потом невесело хмыкаю.
– Что? – тут же интересуется напарник.
– Выходит, Филин умнее, чем мы его считали, – говорю. – Он понял, что ты можешь сбросить его с трона, гораздо раньше, чем это понял ты сам.
– Угу, – буркает Ник. – Еще в пророки его запиши.
* * *
Ужин проходит… обычно. Грохот посуды, громкие разговоры, косые взгляды Главы.
Никак не могу отделаться от мысли, что его власть здесь гораздо более шаткая, чем мне казалось долгое время. Карточный домик: толкни – и развалится. Только короли при падении обнажат мечи и построгают в труху и друг друга, и дам, и валетов.
– Пересмешник! Подойди на пару слов! – громко зовет Ника Филин, когда все начинают расходиться. Тут же напрягаюсь.
– Иди. – Напарник успокоительно сжимает под столом мою ладонь. – Догоню. – И громко: – Да, Глава, иду!
