Теперь закатываю глаза.
– В-третьих, уверен, на активные действия ее надоумил Филин. А она не додумалась ни до чего менее прямолинейного.
Мгновенно напрягаюсь.
– При чем здесь Филин?
Ник пожимает плечами.
– Так он сейчас и отзывал меня, чтобы спросить, как нам с тобой живется. Мол, я показал себя ценным работником, и если мне плохо с тобой, то он готов повторить состязания, чтобы я сменил себе партнершу.
Выходит, Глава решил перестраховаться и не ждать отведенную мне неделю для сбора информации. Кайра доносила бы ему охотно все, что он хочет знать. Что ж, в логике Филину не откажешь.
– И что ты ему сказал? – интересуюсь.
– Что у меня хоть и дурной вкус, но постоянный.
– Не смешно, – говорю. Отхожу, чтобы узнать, не высохла ли запасная простыня. – Шутка про дурной вкус мне уже надоела.
– И все-таки ревнуешь, – довольно заявляет Ник за моей спиной.
Разворачиваюсь и запускаю в него смятой простыней – высохла.
Естественно, ловит – реакция у него отличная.
Глава 33
На каждое действие есть противодействие. У каждого поступка есть свои последствия. Кажется, ранее я уже думала об этом. Но, как оказалось, вынесла для себя не все уроки…
Дождь снова идет всю ночь. К утру переходит в мелкую морось, но не прекращается. Что второй день подряд делает поход на огород бессмысленным.
Сова дает распоряжения, кому и что следует сделать во дворе или в бараке в местах общего пользования, а сама закрывается на кухне варить самогон – действо, по мнению большинства, священное.
Варит самогон Сова всегда в одиночестве и никого к себе не подпускает. Вот и сегодня Чайка всеми правдами и неправдами предлагает свою помощь в надежде выведать технологию производства. Но ожидаемо остается с носом – Сова не глупа, чтобы делиться подобными секретами, уменьшая свою ценность в глазах Главы.
Женщины переругиваются: Сова сдержанно, но в своей резкой манере велит Чайке не лезть не в свое дело, а Чайка вопит, что Сова совсем страх потеряла и возомнила себя хозяйкой. В общем-то никто не обращает на них особого внимания – все слышали подобную беседу уже миллион раз. И всем известен ее итог – каждая останется при своем. Чайка, правда, еще не меньше часа будет перемывать косточки пожилой женщине, которая, по ее мнению, живет уже слишком долго.
Когда Сова уходит, все остальные женщины, и я в их числе, разбредаются по своим выделенным участкам работы.
Мне сегодня досталось мытье столовой.
Помещение огромное, и для генеральной уборки тут не помешало хотя бы несколько пар рук. Впрочем, я благодарна Сове за то, что она не снарядила со мной помощниц: провести день в тишине и одиночестве на Птицеферме – подарок.
Морось прекращается только к обеду, и сквозь плотные облака даже проглядывает робкое солнце.
Драю столы, оттирая въевшиеся и заскорузлые пятна, оставшиеся от некачественной ежедневной уборки на скорую руку. Мою стены и окна. Прыгаю по стульям и подоконникам, стараясь дотянуться как можно выше.
Как итог: к вечеру падаю с ног от усталости. А еще даже не добралась до полов.
По моим подсчетам, до ужина еще не меньше пары часов, и я надеюсь успеть все доделать. Подхватываю таз с грязной водой, в которой плавает тряпка, и направляюсь во двор – нужно сменить воду и выполоскать тряпку.
То, что что-то не так, понимаю, едва спускаюсь с крыльца – двор пуст. Валяется второпях брошенная метла, которой, когда я в прошлый раз ходила менять воду, орудовала Чайка. Под бельевыми веревками стоит наполовину загруженный стираными вещами таз, в то время как остальное белье продолжает болтаться на веревках.
Тихо и пусто – зловеще. Будто по двору прошел ураган, сметающий все на своем пути и унесший с собой всех обитательниц Птицефермы.
Странно – словно все покинули двор второпях. Очень странно.
У каждого действия есть свои последствия…
Я не покидаю двор, не иду к Сове, чтобы спросить, что случилось. Списываю странности на свою излишнюю мнительность и решаю продолжить работу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Выливаю грязную воду, заново наполняю таз запасами из бочки, споласкиваю тряпку. Снова выливаю и наполняю, чтобы на этот раз унести с собой. Поднимаю, прижимая к боку, чтобы не расплескать. Выпрямляюсь в полный рост, поворачиваюсь.
И замираю.
Они стоят у крыльца. Все женщины Птицефермы, не считая Совы, все еще занятой своим делом на кухне. Все: Чайка, Кайра, Майна, Фифи, Олуша, Рисовка, Савка и Лори – восемь. Мой взгляд, как в замедленной съемке, выхватывает лицо каждой. Решительные, а глаза – у всех, кроме, пожалуй, Рисовки, смотрящей себе под ноги, – горящие, жаждущие. В основном лица бледные. Только у Кайры щеки раскраснелись, а глаза пылают пуще других. Оно и немудрено, потому что только у нее в кулаке что-то зажато. Не могу со своего места понять, что это. Точно не нож. Гвоздь? Шило?
– Взять ее! – командует рыжая, выбрасывая вперед руку со все еще не опознанным мною предметом. Как полководец древности, выступающий перед своими войсками на боевом скакуне.
Роль скакуна в нашем случае выполняет Чайка – именно она первой бросается с крыльца и со всех ног несется ко мне.
На каждое действие есть противодействие. Вчера Ник в очередной раз отверг Кайру, и она решила отыграться на мне.
Напарник был прав: обстановка здесь уже настолько накалена, что, чтобы запустить кровавую бойню, стоит лишь крикнуть «фас». Впрочем, «взять ее» тоже срабатывает.
У меня есть возможность сбежать. Бросить таз, развернуться и дать деру. Сама не знаю куда, может, к рудникам, где сейчас находится весь мужской состав лагеря. Где Ник. Или, может, бежать к реке, попробовать оторваться, спрятаться. Там единственное место с густыми зарослями кустарников. Там можно было бы переждать…
Но я не бегу. Не перед Кайрой.
Когда на меня замахиваются, то я бью в ответ. Не стану бегать.
Выплескиваю воду на землю, перехватываю металлический, тяжелый, даже пустой, таз поудобнее и бью им подбежавшую Чайку прямо в лицо. По двору разносится гулкий звук от соприкосновения Чайкиной физиономии с твердым плоским дном, а затем крик боли.
Но мне некогда проверять, сохранила ли нападавшая зубы, у меня остаются еще семь противниц. Шесть, отмечает сознание, когда вскидываю глаза: Рисовка не срывается с места вместе со всеми, а остается на крыльце, топчась на месте и заламывая руки.
Уворачиваюсь от занесенного мне в челюсть кулака Майны, подсекаю под колено Кайру. Та катится по двору. Снова замахиваюсь своим тазом – он мое единственное оружие.
Меня обступают. Пятеро – слишком много. Но ни одну из них не тренировал сержант Хоппер, как в свое время меня.
Кто-то хватает меня сзади за волосы. Не разворачиваясь, резко откидываю голову назад. Судя по крику и хлюпающему звуку, попадаю в чью-то переносицу. Отлично.
Опять замахиваюсь тазом и… теряю драгоценное мгновение. Потому что передо мной Олуша.
Я медлю перед тем, как ударить беременную женщину. И это моя роковая ошибка. Исход драки всегда решают мгновения. И свое я только что упустила.
Не только я додумалась использовать подручные средства, обороняясь тазом. Кто-то тоже сообразил, что голыми руками со мной не справиться, и поднял с земли брошенную метлу. Получаю ею под колени, а затем сразу по спине. Ноги подгибаются, падаю.
Их слишком много. Кто-то вырывает из моих пальцев таз. Кто-то опять вцепляется в волосы – больно до ужаса, – с силой тянет их назад, вынуждая меня выгнуться.
А потом удар в лицо. Слабый, не сравнить с хуком Филина, но все равно болезненный.
– Дай я!
Кто бы сомневался – Кайра.
Отнявшая у меня таз Фифи наконец додумывается повторить мой же прием – с размаха опускает его дно на мою голову.
Мир перед моими глазами качается.
Семеро.
Плохой расклад.
* * *
Должно быть, отключаюсь всего на пару секунд.
Мы все еще во дворе. Только теперь я лежу на земле, и мои руки и ноги крепко к ней прижаты: Майна сидит на правой руке, Фифи – на левой, Савка, самая массивная из местных женщин, – на правой ноге, а Олуша и Лори – на левой, двое, так как самые легкие.
