Ахмед опять вздернул автомат и влепил в духа полмагазина. Брызги крови хлестнули по лицу Андрея, он вернулся, спокойно вытерся грязным рукавом бушлата и негромко сказал:
– Сержант, я склад нашел.
Наступила ночь. Сашка уже дважды приходил в себя, просил пить, требовал доложить ему обстановку и вновь уходил в свою безбольную тишину, где сразу встречал Таню. Около него постоянно находился Андрей, остальные таскали из пещеры оружие в ящиках, патроны в цинках, коробки с минами и гранатами. Здесь было все: и автоматы «Узи», и «Томпсоны», и АК, и М-16, было несколько «базук», маузеров, наганов, итальянские мины ТС-6,5, английские МК-7, мины-лягушки и даже два пулемета «Максим». К двум часам ночи перетаскали все – устали как черти. По связи им сообщили, что «вертушка» будет к семи. Спать никто не хотел. Настороженно ждали рассвета, который медленно наступал, разбухая краснотой полоски над осточертевшими горами.
Вертолет прилетел в восемь часов. Сделал несколько кругов над группой, поднимая тучи пыли, потом осторожно сел. Летчики торопились – нужно было забрать еще несколько групп, а до Кандагара час лету. Бортач раскинул в конце салона брезент, на него сложили штабелем двенадцать трупов. Прикрепили ремнями к бортам ящики с трофеями, только оружие, все остальное взять не могли ввиду перегрузки машины. Патроны и мины торопливо сбросили в кучу, и Андрей подорвал ее. Аккуратно положили командира на подвесные носилки, расселись по скамьям, и вертолет, грузно свистя и подрагивая, начал набирать высоту. Сержант попросил у борттехника ларингофоны и уговорил командира борта врезать нурсами по пещере. Летчик кивнул головой, развернул нос «восьмерки» к скалам и, найдя нужные ориентиры, всадил всю кассету в разинутую пасть пещеры, затем поднял машину на высоту и лег на курс, ведущий в Кандагар.
В то время, когда Сашку перегружали из вертолета в санитарную машину, Таня находилась в ста метрах от него, проходила таможенный контроль перед посадкой в самолет.
Веревкин не находил себе места от злобы. Всю группу Сашки, включая и погибших, наградили медалями «За боевые заслуги», а Сашке еще в госпитале вручили «Красную Звезду». Наградные документы получал и оформлял майор Стефанчук. После госпиталя Сашка получил досрочный отпуск.
Он шел по знакомой дороге на аэродром. Через час оттуда вылетал военный «Ил-18» на Тузель в Ташкент. Сашка шел, прихрамывая, раненые нога и рука еще ныли, но уже не могли отравить праздничного настроения. Он шел мимо знакомых, породненных с ним солдат и офицеров, такой же пропыленный и пропахший войной; мимо «Арианы» с толпой бачей, желающих куда-то улететь; мимо зенитчиков, направивших свои орудия на близкие смертоносные горы; шел к заруливающему к посадочной площадке «Илу», который унесет его домой к родителям, к Тане, к мирной жизни на целых два месяца.
Глава 6. ДИМКА
Все началось с того, что пропала Лидкина фотография. Димка обшарил всю палатку, просматривая каждый сантиметр, заглядывая под тумбочки, в щели между досок полового настила – нигде не нашел. Парень страшно расстроился. Фотография была цветная. Лида сфотографировалась, стоя по колено в прозрачной черноморской воде. Слева от нее открывалось море, сжатое с двух сторон затуманенными утесами, а справа тянулся пляж, усыпанный мелкой галькой. Лидка стояла, отставив левую ногу и опершись на бедро ладонью, правую руку подняла вверх, как будто манила кого-то к себе (Димка – то знал, что не кого-то, а его... и только его!). Яркий, красный купальник узенькой полоской плотно облегал золотистое тело девушки. Выгоревшие светлые волосы, недавно высушенные солнцем, слегка поднимались ветром, дувшим с моря. Лидка весело смеялась, и Димка помнил почему. Он стоял надутый из-за того, что Лидка кокетничала с молодым фотографом грузином, который сделал снимок и ушел кокетничать с другими девушками и зарабатывать деньги.
Было все это год назад, когда Димка еще и не думал, что в октябре уйдет в армию, а в декабре уже будет здесь, в Афгане. Когда Димка смотрел на фотографию, все в нем сладко замирало. Он помнил мельчайшие подробности того лета. Чувствовал солоноватый привкус моря на Лидиных губах, чуть шершавую горячую кожу и неожиданно прохладную мягкую грудь, белеющую под его ладонью, когда они оставались вдвоем в своей маленькой комнатке, снятой за четвертак в сутки на две недели.
Потом они вернулись домой в Воронеж. Оба учились в университете, но на разных факультетах и курсах. Виделись часто. Выпадала возможность – ночевали вместе. Но все же такой близости, как в адлеровское лето, не было. Сумасшедший ритм городской жизни не давал расслабиться, и, оставаясь наедине, отдыхая после любви в постели, каждый строил на завтра свои планы, забывая о существовании партнера.
Когда Димка получил повестку, Лида вначале расстроилась, а потом сказала, что постарается дождаться, но ничего обещать не хочет. Димка не настаивал на ожидании, впереди его ожидала незнакомая служба. Теперь он здесь, а она там, и их снова потянуло друг к другу, любовь нахлынула с новой силой. Лида писала чуть ли не каждый день, а Димка, как только выдавался свободный час, вытаскивал из внутреннего кармана свернутый тетрадный лист и продолжал писать начатое во время перекуров-передыхов письмо. Однажды он отправил Лидке свою фотографию в полном вооружении: в бронежилете, в каске с маскировочной сетью, в «лифчике» – разгрузке, набитом гранатами и автоматными рожками, с автоматом в руке. Он стоял у глинобитной стены дувала, обожженной пламенем догорающей «барбухайки» на переднем плане. По лицу Димки стекал грязный пот, разрисовывая лицо полосками, как у зебры, а камуфляж был заляпан чужой кровью. Что и говорить, снимок был жутковатый. Димка чувствовал, что этой фотографией он произведет глубокое впечатление на Лиду и ее подруг, которым любимая обязательно ее покажет. Домой он отправлял другие снимки – нейтрального содержания: встреча Кармаля в Кандагарском аэропорту, у ротной палатки с ребятами своего призыва или лежа в одних трусах на проклятой пыли, почему-то упорно называемой песком. На этих кадрах оружия не было и близко, только в почетном карауле у входа в «Ариану», куда должен был проходить после высадки из самолета Бабрак Кармаль. Димкина рота стояла с автоматами на груди. Но хадовцы повели генсека сразу с трапа в черную «Волгу» и увезли.
Сегодня они вернулись с «большого сидения» на точке, где проторчали неделю тихо и мирно, даже ни разу не выстрелив. Прапорщик Белов – старший по команде – только недоуменно матерился и разводил руками. Но как бы то ни было, они вернулись в часть, и Димка ждал с нетерпением время, когда он вскроет два Лидкиных письма и, поставив перед собой ее фотографию, будет читать их и перечитывать.
В ответ на свой снимок Димка получил от Лидки ту самую, морскую. Карточка – размером с конверт, и носить её в хэбэшке было жаль: сминались углы, и пропитывалось все насквозь потом. Поэтому Димка сделал тайник. Взял цинк от пистолетных патронов, завернул фотографию в целлофан, выбрал время, когда никого не было в палатке, оторвал короткую доску пола под своей кроватью и сунул туда коробку со снимком и тоненькую пачку чеков за прослуженные в Афгане девять месяцев.
Димка дождался, когда все ушли смотреть фильм, вынул цинк, деньги были на месте, а вот карточка исчезла. Парень тупо уставился в коробку и лихорадочно соображал, куда же она могла подеваться. Прекратив поиски, уселся на койку и замер. Что-то недоброе надвигалось на него и давило своей тяжестью.
В палатку кто-то вошел. Димка поднял голову и увидел вечного посыльного по штабу, хитрющего и постоянно чем-то болеющего татарчонка Мамлеева. Тот приплясывал от нетерпения сообщить какую-то гадость и, не приближаясь к Димке, утвердительно спросил:
– Што, баба свая патирял?
Димка взметнулся с койки. Мамлеев отскочил к выходу:
– Дай десять чек, сыкажу, кде гуляит.
Димка вынул из кармана десятку, скомкал ее и перебросил Мамлееву, тот проворно схватил деньги и, озираясь по сторонам, тихо сказал:
– Бобанов у сибя в каптерка сидит, дрочит на твая баба.
Димка побежал к продскладу, где жил Бобанов – солдатский повар.
Это был здоровенный мужик лет двадцати пяти, квадратный, обросший сплошь волосами, весь какой-то грубый, обезьяноподобный. Говорили, что он отсидел за что-то год или два. Но точно никто не знал, да и интересоваться не собирался. Водил Бобанов дружбу еще с четырьмя такими же громилами из полка, вечно отирающимися у складов, но в рейдах их никто не видел.
Димка добежал до вагончика и приник к щели, через которую из занавешенного окошка пробивался свет. Боб сидел на кровати спиной к Димке. Локоть его правой руки скользил вверх-вниз. Боб постанывал, а потом вдруг захрипел, чуть ли не заорал, откинулся спиной на стенку «кунга», и Димка увиделв левой руке фотографию. Тугая струя бобановской спермы ударила прямо в Лидино лицо. Димка так шибанул дверь ногой, что та с треском слетела с петель и рухнула внутрь. Ворвавшись в комнату, он подскочил к Бобу и врезал ему кулаком в челюсть. Тот всхлипнул от неожиданности и быстроты случившегося и попытался встать на ноги. Но Димка, не давая ему опомниться, с разворота ударил Боба каблуком ботинка в грудь. Боб все же успел увернуться и смягчил удар. Димку занесло, и он чуть не упал. Боб поднялся с кровати и, широко расставив руки, не выпуская оскверненную фотографию, шел на Димку. Ширинка штанов была расстегнута, и сквозь нее Димка увидел волосы лобка, пятна спермы на штанах и, кипя от омерзения и ярости, нанес Бобу удар в пах, после которого тот рухнул на колени, ткнулся лбом в пол и глухо завыл. Димка выхватил из крепкой лапы Боба карточку и забросил ее в печурку, на которой разогревалась банка тушенки. Димка от злости швырнул и ее вслед за вспыхнувшей фотографией, и не успел еще выйти из кунга, как нераспечатанная банка взорвалась, обрызгивая Боба ошметками горячего мяса и обсыпая пеплом.
