Подошла Элеонора Павловна и сказала так, будто знала Озерова всю жизнь:
– Не понимаю, Кирилл Петрович, зачем ты сюда припёрся? Но дай Бог тебе сил и терпения. У меня уже нет ни того ни другого. Нужно будет что», обращайся. Я на четвёртом этаже, в правом крыле, в кабинете русского и литературы.
Озеров кивнул. То, что у Элеоноры получилось легко, в исполнении Фаины было бы как панибратство.
Поэтому она, несколько смутившись и не подходя слишком близко, проговорила по возможности бодрым голосом:
– Ну, Кирилл Петрович, с вами мы теперь часто будем видеться. Обращайтесь. Вы взяли на себя, конечно, адский труд, но я такая же. Хочу побольше успеть. Давайте обмениваться контактами.
Когда Фаина покинула школу, на дворе ещё светило солнце. По перилам опять лазал Емеля Колбасов, как всегда с красным лицом и в растрёпанном костюме. Увидев Фаину, он с чрезмерным усердием вытянулся в струнку и с преувеличенным уважением поклонился:
– Здравствуйте, Фаина Рудольфовна!
– Здравствуй, Колбасов, – устало отвечала она, – ты почему ещё не дома?
– У дедушки «Волга» сломалось. Но он скоро будет.
Вчера Емеля пытался убедить весь класс, что римляне произошли от казаков. От очень древних. Он читал об этом книгу с дедушкой. Ну если книгу, то, возможно, это и правда!
– Ой! Фаина Рудольфовна!
– Что, Емеля?
«Дай мне, наконец, вернуться домой, к мужу». Он догнал её, не особенно обращая внимание на кислое лицо учительницы.
– Будьте осторожны! Тут гоняют грузовики. Сегодня сбило птицу. Илья Кротов мне не поверил – сказал, что это две птицы, но мне кажется, одна, просто с двумя головами. Клювы держали кость. Вот так!
– Как? Кость?
Фаина задумчиво замерла, а затем пошла к школьной калитке. Мальчик стоял и смотрел ей вслед. Учительница истории остановилась, как будто что-то забыла на работе, и, обернувшись, сказала:
– Емеля, мальчик мой, их было две. Днём птицы летали тут, рядом… И кость у них была. Жалко, что это их последний тёплый день. Жалко.
Колбасов упрямо выпятил подбородок.
– Но ведь двуглавые орлы существуют! Этого вы не станете отрицать?
Аладдин
Юноша сидел на перевёрнутой бочке возле гаражей и смотрел на дорогу. Изредка проезжающие автомобили поднимали в воздух клубы песчаной пыли.
Он уже облазил весь гараж вдоль и поперёк, вытащил к выходу грязные велосипеды, а отца всё не было.
«Сколько мне ещё ждать? Если мы не проедем сегодня хотя бы сто метров, значит, лето прошло напрасно».
От очередной легковушки поднялось песчаное облако. Андрей сплюнул и натянул на нос клетчатый тонкий шарф, который защищал его от городской пыли. Может, из-за того, что он приезжал в этом шарфе каждое утро в школу на велосипеде, или потому, что глаза у него были карими, а брови густыми, приятели прозвали его Аладдином, или Элом, хотя не было у него родственников с востока, а кожа была светлой от рождения.
Впрочем, он не обижался на это прозвище. Ну и что с того, что он похож на персонажа мультфильма? Правда, Андрей не отказался бы от летающего ковра: это было бы очень кстати в связи с началом учебного года – сесть на него и улететь.
«Если папа узнает, что я на первой же неделе успел получить пару по алгебре, то он опять всю дорогу будет молчать. А уж эта грымза позаботится о том, чтобы он узнал…»
Следующая машина показалась Андрею знакомой.
«Папа столько воевал, а всё, что ему вручили, – это ведро».
Однако Андрей знал, как «ведро» могло разгоняться, отец хорошо следил за своей жестянкой. Юноша встал, откинул назад отросшие до самых глаз каштановые волосы, и его худая фигура снова исчезла в клубах песка, поднятого шинами в воздух.
Скрипнули тормоза, хлопнула автомобильная дверца, и из облака пыли раздался голос:
– Привет, бандит. Когда идём грабить поезд?
Юноша снял с лица платок. На зубах скрипел песок.
– Ты чего так долго? Я уже сорок минут тут сижу!
«Я скучал. Мама снова ко мне цепляется. Мы не виделись больше двух недель» – это если ту же мысль передать другими словами.
Отец носил свои командирские часы без ремешков в кармане – на правую руку надевать их было неудобно. Он мельком взглянул на циферблат и убрал часы обратно.
– Извини. Нам устроили педсовет. Будь моя воля, я был бы здесь на три часа раньше тебя. Да ты оброс, как зубр! У меня в гараже лежит болгарка, подровняем тебе чёлку?
– Не начинай, как мама!
– Как мама? Да у меня никогда так хорошо не получится.
– Зачем тебе эти старые часы? – спросил Андрей.
– Хочешь такие же?
– Хочу.
– Когда-нибудь я тебе их отдам.
– Когда-нибудь?
– Когда будет подходящее время.
Андрей больше не дулся. На отца вообще невозможно было долго обижаться.
– Идём, что там у тебя?
– Кажется, что-то с камерой и тормоза барахлят.
– Колесо проверишь сам. Держи!
Отец вытащил из багажника велосипедную камеру и бросил Андрею.
Они перевернули велосипеды и принялись за дело. Юноша знал, что с заменой камеры отец одной рукой справится быстрее, чем он двумя, но был рад возможности самому повозиться с велосипедом.
– Стой, не выкидывай. Засунь в ведро с водой и по пузырям поймёшь, где дырка.
– Зачем, она же проколотая? Какой с неё прок?
– Одноразовое поколение! Привыкли жить на всём готовом. Ты на ней ещё два года сможешь ездить.
– Ладно. Чего делать-то?
– Придумай сам.
– Можно взять с той полки мембрану, вырезать небольшой круг и приклеить.
Отец кивнул. Андрей взял ножницы и растянул чёрную резину.
– Как бабушка, пап?
– Полдня лежит. Читала вслух Данте, когда я завтракал. Говорит, что её заберут в восьмой круг, потому что она любит давать людям дурацкие советы.
– О, мы должны были эту книгу читать летом. Меня хватило только до третьего круга.
– Слабак. Дальше – самое интересное.
– Не могу, этот древний язык и все эти рифмы… Слушай, как ты можешь так долго сидеть с бабушкой? Я имею в виду – как тебе не скучно?
– А у меня есть выбор? Это ведь моя мать. Сначала нужно зачистить наждачкой. Три не сильно. Теперь клей.
Андрей украдкой посмотрел на отца, – когда тот закручивал гайку, на виске под кожей проступил кровеносный сосуд. «Раньше там ничего не было».
– Я бы не смог просидеть с мамой и часа. Мы всё время торчим в разных комнатах. Что бы я ни взял в руки, её всё бесит. – Аладдин выдавил клей и осторожно приложил заплату.
– Ты смог бы, если б узнал, что она тяжело болеет.
Голос отца стал угрюмым.
«Почему он защищает мою мать? Она ведь его бывшая жена. Сам он не смог с ней жить, вполне здоровой».
Андрей представил, как он узнаёт о том, что мать заболела, – наверное, они больше не будут ссориться. Что за глупость? Неужели кто-то должен быть при смерти для того, чтобы между людьми воцарился мир?
– Ты же знаешь, какой у неё тяжёлый характер, пап.
– Что об этом говорить? Слова на ветер.
Лицо отца сделалось темнее тучи. Андрей мог на этом остановиться, но всё же спросил:
– Почему я не могу переехать к тебе? Я всё равно только раздражаю её.
– Я тебе уже говорил сто раз. Во-первых – суд. Во-вторых…
– Каждый должен быть на своём месте. Мы нужны там, где всё плохо, чтобы это место нашими усилиями стало лучше. Сдаваться нельзя. И тому подобное. Многое тебе удалось изменить в нашей школе?..
«…После того, как тебя уволили из другой за драку, а следом пришлось уйти и мне», – едва не сказал Андрей, но сдержался, потому что и так наговорил лишнего. Он не хотел расстраивать отца, не хотел видеть его мрачное лицо, но язык говорил словно помимо его воли. Язык пылал злостью.
Однако на этот раз отец даже не разразился гневной тирадой, только бросил на юношу свой ироничный взгляд:
– Много. Больше, чем за всю предыдущую жизнь. Только за это не награждают медалями и похвальными листами. И убивать, как в реальном бою, никого нельзя. Хотя иногда очень хочется.
Он бросил сыну тряпку.
– Станешь совершеннолетним – будешь решать, с кем жить. Протри свой велосипед. Каждый день он должен выглядеть как новый.
Андрей стал отковыривать засохшую грязь с рамы и педалей.
– Если мне нельзя к тебе переехать… То хотя бы скажи, как мне с ней быть? Я ведь тоже ору в ответ.
– Попробуй отшучиваться. Желательно, чтобы шутки были над собой, а не над ней. А ещё уясни…
Отец вдруг близко наклонился к нему, и Андрей почувствовал запах пота, железа и лосьона для бритья.
– Она была живой, как правая, – отец похлопал здоровой рукой левую, и послышался глухой звон. – Знаешь, что это значит? У неё были пальцы, они всё чувствовали и могли согнуть медный гвоздь. Принято считать, что человек, который потерял конечность, становится несчастным. Это бред. Он остаётся таким же. В физическом плане он, конечно, ограничен, но если хочешь знать, даже приобретает кое-какое знание. Знание о том, что его не будет однажды на свете, как нет уже этой некогда живой части тела. Понимаешь, о чём я? Части его уже нет в этом мире. Не будет и остального. Можно исчезнуть разом или по кусочкам – разницы нет. Думать об этом полезно. Знать, что ты ограничен временем своего существования на земле. Ограничен я, ограничен ты, ограничены твоя мать и бабушка. Все они исчезнут, как исчезла часть меня. Хочешь знать, что я думаю о характере твоей мамы? Мне теперь безразлично, какой у неё характер. Я бы попробовал всё вернуть, попросить прощения, помириться с ней. Потому что мне не хотелось бы исчезнуть из этого мира, оставив после себя развалины.
