Люба вошла в вестибюль. Помещение, в котором было светло и тепло, сразу показалось ей уютным по сравнению с сырой улицей.
У вахты с ключами стоял Монгол, он что-то объяснял угрюмой гардеробщице, которая стояла в мокром плаще и держала за руку мальчишку-первоклассника.
Люба подошла ближе, повертелась на глазах, поздоровалась и помогла мальчику расстегнуть верхнюю одежду, – она часто играла с ним в рекреации начальной школы.
– Приходить под самый звонок опасно такой девушке! – говорил Монгол гардеробщице. – Нужно встречать детей, нужно смотреть за порядком, чтобы школьник с грецким орехом в черепе не начал скидывать чужую одежду и топтать! Нужно давать учителю ключи заранее! Много дел! Старик давно здесь ждёт. Старик ждёт девушку в который раз! Девушка долго едет. Старику всё равно, он здесь живёт. Он подстрахует. Но если придёт гневная женщина, что сделает старик? На гневную женщину не действует шутка. Рот у неё как ловушка на птичку. Глаза – как у голодного волка! А если старик однажды не сможет прийти, что сделает девушка?
– Я поняла-поняла… – вяло отвечала гардеробщица Наталья, – мы на электричку не успели из-за этого сони.
Она дёрнула за рукав парнишку.
– Беги на урок. Спасибо вам ещё раз!
Старик проводил взглядом малыша:
– Ребёнок не знает, чем начнётся день. Как взрослый устроит, так и начнётся. Снимай мокроту и приходи, садись за ключи, пока не пришла громкая женщина.
Монгол повернулся к Любе.
– Такая маленькая мышка! Хорошо подслушивать, когда ты маленький.
– Я землеройка, а не мышь, – осклабилась Люба.
– Землеройка должна питаться каждые десять минут, – услышала девочка позади себя высокий мужской голос, – иначе погибнет. У неё слишком быстрый обмен веществ.
Сначала она подумала, что это сказал старшеклассник. Но обернувшись, сразу поняла, что это новый учитель, о котором ей говорила мама. Конечно, это мог быть и чей-нибудь папа, но родителей не пускали в вестибюль, потому что они создают давку.
Он улыбнулся ей едва-едва, больше глазами, чем ртом, и почему-то девочке сразу показалось, что с ним ей легко будет подружиться. Девочке или зверьку? Кто на этот раз почувствовал?
Новый учитель поздоровался за руку с Монголом, взял ключ и пошёл в сторону учительской. Люба осторожно последовала за ним.
Старик легонько дёрнул её за рюкзак:
– Чтобы так часто кушать, нужно поменьше сидеть в норе и много искать добычи! Кушать, чтобы жить. Жить, чтобы кушать. Девочка Люба кушает то, что слышит. А старик ещё не завтракал. Во сколько откроют столовую?
– В девять! – Люба потянула рюкзак. – Ну-у-у!
Она рванула следом за новым учителем и, увидев его, сбавила темп.
Ему не очень далеко удалось уйти.
Он шёл словно через минное поле: после полупустой улицы нижний этаж школы напоминал стихийное бедствие. Землетрясения, сопровождаемые хохотом старшеклассников, сменялись цунами первоклашек, рядом с которыми были разбросаны рифы рюкзаков. Некоторые из малышей, не замечая сидений, могли сесть на пол и переобуваться прямо посреди прохода, не обращая внимания, что вокруг ходят люди.
Внезапно среди них, как ураган, появилась Маргарита Генриховна. Её стараниями ребятишек сдувало и уносило вверх по лестнице, словно маленький домик Элли. Но на кого сегодня должен был рухнуть домик, на какую Гингему – оставалось загадкой.
Люба затянула лямки на портфеле и ловко спрыгнула со ступеньки, прошла по узкому коридору прямо между галдящими старшеклассниками и юркнула под мышкой одного из них к дверям учительской. Она просунула сначала нос, а потом в проёме оказалась вся её голова с соломенной копной волос. Любопытные глаза девочки уставились на группу учителей, которые, столпившись у экранов, изучали информацию, записанную с камер наблюдения. Очевидно, они просматривали какую-то недавнюю запись.
– Ещё назад перемотай. Говорю тебе, это было раньше.
– Кирилл Петрович, какой это был урок?
– Кажется, четвёртый, – новый учитель внимательно вглядывался в доску с расписанием, – я ещё плохо ориентируюсь. Мне только сказали, что случилось это вчера.
Маргарита Генриховна раздосадованно хлопнула себя папкой по бедру.
– Это вам подарок к первому дню работы. Не успели ещё встретиться со своим шестым классом – и на тебе, сразу новое происшествие. Но не пугайтесь, их ещё будет много. Впереди зима. Зимой детям особенно скучно.
– Пока мне не совсем понятно, чего пугаться. Что они сделали с раковиной?
– Заткнули её тряпкой. И открыли воду.
– Зачем?
Люба на всякий случай убрала голову обратно в коридор и посмотрела по сторонам. «Значит, они уже знают, как девочки вчера устроили потоп».
Землеройка снова просунула в дверную щель любопытный нос.
– Да нет, ты смотришь другой день. Это было двадцать пятое! – Заведующая хозяйственной частью, перетаптываясь с ноги на ногу, нехорошо выругалась.
– Во-от, ставим время. Это около двенадцати сорока случилось.
Кто-то из учителей – девочка не видела, кто именно, – нажимал кнопки, меняя настройки камеры наблюдения.
– И что там? Вот идут барышни.
– Это не они. Да это ещё перемена, перемотай вперёд. Теперь назад. Что ж это такое!
– Ваш класс, Кирилл Петрович?
– Наверное, мой. Я же их в лицо ещё ни разу не видел.
«А вот и видел, – обиделась Люба. – Я тоже твой класс».
– Двенадцать сорок. Ага! Вот, глядите! Заходят в туалет. Вон и тряпка у них. Долго, перемотай! Стоп. Так. Выбежали. Всё точно так!
– Подождите, смотрим дальше.
Люба с интересом пыталась разглядеть, что там, на экране, но спины взрослых мешали ей. Вчера девочки на уроке ИЗО устроили потоп в туалете. Но для чего? Этого Люба не знала.
– Ты что здесь торчишь? Фью-ить! Знаешь, что сделали любопытной Варваре на базаре?..
Девочка обернулась и увидела над собой суровое лицо физкультурника: на висках уже проглядывают седые волосы, появившиеся раньше времени. Она нисколько не испугалась, она откуда-то знает, что он добрый, просто грустный. Его выдают глаза. Люба знает, что он должен так вести себя со всеми – иначе не будет порядка. Она слышала, что он был на войне, – а там без порядка никак. Она подыграла ему, хихикнула, обнажив зубы со скобками, и, подняв руки, сказала:
– Хорошо-хорошо! Сдаюсь! Но нос мне, пожалуй, ещё понадобится.
– Смотри. А то я сейчас схожу за отвёрткой, откручу его и положу в карман.
– Нет уж! – Люба взвизгнула и поспешно спряталась в толпе.
Роман Штыгин вошёл в учительскую. У него в руках даже не было портфеля. Он был здесь единственным, кто носил джинсы и свитер. Он лениво посмотрел на доску с расписанием и услышал позади себя голоса:
– Вот, бежит остальной класс. Бьют тревогу!
– Значит, раковина уже переполнилась и вода льётся на пол.
– Пишите! Всё это случилось во вторник… Кулакова и…
Прозвенел звонок, но по ступеням школы продолжали подниматься люди. Кто-то бежал, волнуясь, что опаздывает, другие даже не пытались ускорить шаг.
Люба смотрела в окно на детей и взрослых, взбирающихся на крыльцо.
«Интересно, есть ли хоть один человек, который входил бы сюда по собственному желанию?» – подумала вдруг она.
Нужно было идти в класс.
Лучше сейчас тихонько сесть, чем опоздать и зайти в кабинет под всеобщее улюлюканье.
Толик-Йорик
Гришаня долгие годы жил в шкафу. Иногда его звали Толик или Йорик. Судьба его чем-то напоминала судьбу старого школьного пианино, но в отличие от «Красного Октября» он почти не издавал звуков, только порой нервно поскрипывал.
Тело Гришани – место боевой славы. По его конечностям прошли танки детского любопытства, авиация подростков бомбила его неиссякаемым запасом оригинальных бытовых предметов, которые побывали во всех его отверстиях, наконец флотилия старшеклассников превратила танцы с ним в ежедневный ритуал. Армия сама выбрала ему имя, и оно закрепилось за ним.
Гришаня (слава Богу!) был сделан из пластмассы. Но не проходило и дня, чтобы кто-нибудь, увидев его, не воскликнул: «А он настоящий?»
Левая кисть была навсегда утеряна. Она хранилась у выпускника гимназии Серёжи Зойтберга на даче, приделанная ржавым гвоздём к дверному косяку в его комнате. Иногда Серёжа гремел костяшками и пугал ими своих гостей.
От грудины отходило несколько ребер, закреплённых металлической проволокой. Это случилось, когда кто-то положил Гришаню на парту и пытался спасти его от сердечного приступа путём надавливания на грудную клетку. И неважно, что у него никогда не было сердца, важно, что, как и у старого пианино, у Толика-Йорика была страдальческая душа.
Альберту повезло меньше. Хотя он был гораздо моложе Гришани и снаружи сделан из резины, прожил он всего два месяца. Школа приобрела его для занятий ОБЖ, чтобы тренироваться в непрямом массаже сердца. Альберт напоминал супермена, только без рук и ног. На специальном пульте мигали лампочки, обозначающие его самочувствие. У него даже был индикатор, показывающий перелом ребер. Но создатели Альберта явно не ожидали, что тайком от учителя его вытащат из-под стола, сядут ему на грудь и несколько раз подпрыгнут (потому как он «хорошо пружинит»). Альберт умер смертью храбрых – раздавленный пятой точкой какого-то упитанного школьника…
