Люба вспомнила, как две недели назад папа возил её в край голубых озёр. Там солнце, садившееся за лес, очень было похоже на это масло.
– Мам, а можно мне шоколадку?
– Съешь кашу. Шоколадка с собой в школу.
– Я не хочу в школу.
– Я тоже не хочу на работу, но ведь собираюсь.
Мама накрасила перед зеркалом нижнюю губу, и Люба удивилась, как она это делает: умело и быстро.
– Ты очень красивая, мамочка.
– Спасибо, радость моя. Кушай, времени нет. Ты тоже у меня красивая.
– Не! У меня скобки.
– Ну и что?
Люба взяла ложкой комочек каши и попробовала его языком на вкус. Потом пристально разглядела и вернула в тарелку.
– Мам, а давай, ты не пойдёшь на работу, а я в школу?
– Люба, ты же так спрашиваешь меня каждое утро и знаешь, что я отвечу.
Мама взяла позвякивающие висячие серёжки и, приоткрыв рот, продела их в уши.
Люба посмотрела на своё отражение в окне и увидела там то ли девочку, то ли мальчика двенадцати лет, с пушистыми волосами до плеч, на ощупь как солома. Она улыбнулась, закатив глаза, и подняла верхнюю губу, обнажив стальные скобки, – собственная гримаса очень рассмешила её.
– Если ты корчишь такие гримасы, неудивительно, что с тобой никто не хочет дружить.
– Это землеройка, мам, она всё вынюхивает.
Затем Люба смотрит туда, за стекло: там темно и давно уже идёт дождь – всю ночь – и будет идти ещё всю неделю. Люба вспоминает, как мама рассказывала про двух ангелов, играющих в кости над городом на погоду. Тёмный ангел всегда мухлюет и подбрасывает фальшивые кости, поэтому в Городе Дождей так редко бывает солнце. В лучшем случае шестьдесят солнечных дней из трёхсот шестидесяти пяти – разве это справедливо?
– Мама, почему в этом городе всегда так?
– Как?
– Нету солнца.
– Ещё даже ноябрь не наступил, а ты уже недовольна. Вот когда он наступит, тогда ты поймёшь, что значит холодно и темно.
– А что, если такая погода до весны?
– Что поделать, мы всё-таки живём на севере. Но до ноября солнце ещё появится. Обещаю тебе.
«Может быть. Пару раз», – подумала Люба.
– Это нечестно, мам.
– Помнишь легенду…
– Про ангелов? Я рассказала на уроке, и надо мной опять все смеялись.
– Любаша, ну давай переведёмся в другой класс…
– Папа говорит, что дождь идёт, потому что люди здесь угрюмые и злые. Дождь смывает с города всё зло. Он очищает дома, и дороги, и людей.
Мама поправила причёску в последний раз и серьёзно взглянула на Любу.
– А может быть, люди угрюмые, потому что всегда идёт дождь? И потому что из-за кого-то они опоздают сегодня на работу? Ешь, пожалуйста.
– Гы-гы, – Люба показала скобки и засунула ложку остывшей каши в рот, а потом её лицо вдруг стало взрослым и серьёзным. – Я не хочу идти, они не любят меня.
– Зато тебя любит Мария Львовна. С тобой играет вся начальная школа и те девочки из одиннадцатого. И мы с папой любим тебя.
– Это да. Но не мой шестой «А».
Люба отхлебнула чай из кружки специально громко и некрасиво, хитро посмотрела на маму и захохотала над её шутливым укоряющим взглядом.
– Зато я старше всех в классе.
Ну и что, что она старше? Всё это результат того, что однажды Люба поскользнулась на горке, повредила позвоночник, целый год восстанавливалась и отстала. Ей нельзя было подолгу сидеть на уроках, и она иногда ложилась на стулья и так слушала учителей. Мама тогда тоже ходила с ней в школу. Пока она была с ней, никто не осмеливался смеяться над Любой. Но потом…
Любу не дёргали за волосы, не зажимали в туалете, не били и не обзывали открыто, но если она спрашивала что-нибудь, ей нехотя отвечали или попросту молчали, как будто заговорить с ней считалось чем-то постыдным. Она понимала, что отличается от них: подбирает не те слова, когда говорит, не так быстро двигается, как остальные, не может вовремя ответить на вопрос на уроке. Но с чего началось это презрение? Что именно она сделала не так? Никто уже не помнил, и она тоже. Это случилось слишком давно или всегда так было.
Люди, которые только-только появились в школе, – вот её единственная надежда найти друзей. Потому что они ещё не знали, какая она. Не знали, что с ней нельзя дружить.
А для тех, кто знал Любу и не принимал, существовала Землеройка – зверёк, который больше времени предпочитает находиться в одиночестве, в своей норе.
Перед выходом из дома мама поцеловала девочку и поправила капюшон.
– Я забыла тебе сказать. Кажется, у вас теперь будет новый классный руководитель. Может, это порадует тебя? Говорят, он ещё молод, значит, должен лучше вас понимать.
Люба пожала плечами и закинула на спину громоздкий рюкзак. Теперь спина не болела, и врач разрешил носить его.
Её предыдущую учительницу тоже нельзя было назвать старой. Но она и слышать не хотела о том, что девочку все обижают. Она всегда изображала, будто слишком занята делами.
На улице фонари горели тускло. Но Землеройка видит в темноте. Сейчас она доберётся до подземки и спустится в тоннель метро. Землеройке там нравится – следить за людьми, рассматривать их одежду и лица, вдыхать запах духов и слушать, о чём они говорят. Землеройка должна жить под землёй. Она знает все тайные ходы. Она слышала, что в Городе Дождей самое глубокое метро в мире.
Землеройка пересекла небольшой сквер и нырнула под детскую горку на площадке; вжав голову в плечи, она миновала туннель из живого кустарника – с веток капала холодная вода.
Скоро она пересекла по «норам» половину города и появилась на поверхности в другой его части.
Чем ближе Землеройка подходила к школе, тем чаще встречала знакомые лица.
Сначала она узнала Илью Кротова, который, шагая по тротуару, неизменно рассматривал что-то на земле. Этот новенький пока ещё ни разу не говорил с ней. Но когда она попросила у него линейку, он протянул её. Никто другой в классе не дал бы ей ни линейку и никакую другую вещь, словно девочка была прокажённой и всё, до чего она касалась, тут же покрывалось микробами.
Илья Кротов шёл от дома пешком и смотрел на жёлтые окна. Его непромокаемая куртка с капюшоном светилась яркими полосами, когда на них попадал свет от фар. Это очень ему нравилось.
Девочка надеялась, что он дал ей линейку, потому что хорошо к ней отнёсся. Он был добрый, вежливый. Даже слишком. Это выделяло его из класса, делало смешным.
Наступит день – и он промолчит и не обернётся, когда она попросит линейку. Так думает Землеройка, а это очень осторожный зверёк.
Прямо перед ней в школьную калитку зашёл Емеля Колбасов. Он – это она, только в параллельном. Колбасов – тоже другой. Но он не умеет прятаться в нору. Он выставляет свои странности напоказ, чудит, рассказывает сказки и психует, когда его совсем достают, – и потому ему ещё хуже, чем ей. Она могла бы научить его прятаться в нору. Но он меньше всего напоминает землеройку. Емеля – тапир. То ли медведь, то ли поросёнок, с хоботом на морде. Неповоротливый и любопытный. Тапиры не живут в норах, они обитают на равнине. На равнине видны все странности. Иногда тапиры уходят в реку и садятся на дно. Но долго так не просидишь: вода мокрая.
Девочка поднялась на крыльцо и окинула взглядом школьный двор.
К школе оживлённо стекались люди, десятки муравьиных троп вели ко входу в муравейник. Малыши бежали с гигантскими рюкзаками, и непонятно было, как их не перевешивает назад. Некоторые родители приезжали в домашних штанах и даже в пижамных, – в темноте всё равно никто не разглядит. Другие были одеты в очень хорошие костюмы и платья, видневшиеся из-под дорогих плащей и пальто. Эти последние садились в блестящие автомобили, словно актёры голливудских фильмов шестидесятых годов, и уезжали прочь.
Взрослые держали тяжёлые рюкзаки за ручки и иногда, увлёкшись, поднимали их вместе с детьми.
Под козырёк заходили учительницы, поправляли причёски и встряхивали зонтиками.
По грязному асфальту беспощадно тащил мешок со сменной обувью Каштанов, носатый, нервный, вечно лыбящийся девятиклассник, в первую же неделю успевший утомить всех учителей и одноклассников.
Ергольцева бежала под дождём с подругами – она забыла зонт, но не забыла надеть короткую юбку.
Учитель физкультуры Роман Андреевич Штыгин поставил машину на сигнализацию и, ничем не прикрывая голову, размеренной походкой направился к пешеходному переходу. Струи дождя стекали по его суровому лицу.
Омытый дождём светофор горел ярче. Левая рука Романа Андреевича была словно окаменевшей – он совсем не двигал ею при ходьбе.
Ученики здоровались, и это могло показаться приятным, если бы учитель физкультуры не знал, что в течение всего остального дня его будут «приветствовать» на каждом шагу, при каждом удобном случае. В школе скучно, и обычный ритуал приветствия превратился для учеников в игру: каждый считает своим долгом поздороваться с учителем не менее двадцати раз на дню.
