стал ждать, пока кум Акилле отсчитает ему сдачу, и бросился за ними в уличку Лучии-Курятницы.
— Когда вы мне позволите поговорить с вами, Флора? По очень важному делу.
— Отличная парочка, — заметил адвокат. — Пожелайте им счастья! Пойдем и мы, Джоконди! — И, сняв венок триумфатора, он заменил его соломенной шляпой.
Десять рабочих опять разобрали свои инструменты. Окружив тесным кольцом адвоката и его спутника, они под звуки рабочего гимна повели их к ступенчатой уличке. Перед кафе «У святого Агапита» все пришло в движение, в воздухе замелькали кулаки, но близко никто не решился подойти. Адвокат сказал:
— Народ принял нас под свою защиту, Джоконди! Чувствуешь, что это значит?
— Я чувствую, что под защитой народа ты опять торопишься к какой-нибудь хористке.
Адвокат самодовольно ухмыльнулся.
— Я тороплюсь к доктору Капитани, тому самому, который нашел у меня сахар.
— Черт подери, это не очень приятно!
— А все же меня ожидает там нечто исключительно приятное. — И, помахав пальцем, с многозначительной миной: — Конечно, на его совет мне в высокой мере наплевать: ты знаешь, как эти доктора любят командовать!
Синьор Джоконди весело потер руки:
— Так, значит, ты идешь туда наперекор его советам! Понятно!.. Ну и адвокат!
Бренчанье, треньканье и возбужденный смех мало-помалу заглохли на ступенчатой уличке. Коммерсант Манкафеде жаловался аптекарю Аквистапаче и куму Акилле:
— Вот и ушли, все десятеро. Что ни говорите, а этот адвокат бессовестный эгоист. Забрать с собой всех до одного! Нет того чтобы оставить пяток, чтобы и я мог благополучно добраться до дому.
Он заскрежетал зубами, сделал плачущее лицо и бессильно стукнул кулачком по столу.
— Ну, как я теперь попаду домой? Эти разбойники, поди, караулят у моих дверей. — Он нахохлился как сыч в своей ворсистой коричневой куртке.
— Со мной они разделаются почище, чем с кавальере. Ведь они злы на меня.
— А зачем вином спекулируешь? — попенял ему кум Акилле. — Чем угодно спекулируй, только не вином.
И оба стали втолковывать ему, впрочем, без особого жара, как пробраться незамеченным мимо собора. Манкафеде пробормотал в ответ:
— Хорошо вам советовать, ведь вы-то у себя дома!
Как вдруг в том лагере встал Савеццо и направился к ним через площадь. Но, так как его встретили полным молчанием, он сардонически улыбнулся.
— Здесь, конечно, кое-кому не понравилось, что народ осмелился предъявить свои права и что он нашел руководителей, которые способны за него сформулировать его требования.
На что кум Акилле возразил:
— Скоро же вы, синьор Савеццо, как я погляжу, потеряли вкус к святой воде папаши Джовакконе!
— Ну, раз уж бутылка у вас в руках, налейте мне стопку вермута. — Савеццо расселся поудобнее. — Вся эта история, господа, не имеет к вам отношения. Я только хотел показать адвокату, что он тут не единственный, — есть и другие.
— Сравнил! — воскликнул аптекарь. — Адвокат — это личность. Вы же, синьор Савеццо, попросту проходимец и изменник!
Савеццо снисходительно наклонил голову.
— Вам, сударь, как старому солдату, не обязательно знать, как достигается успех в политике. О том же, кто я такой, вам лучше скажет та сила, которую я здесь представляю.
И он показал на ту сторону. Коммерсант вздрогнул. Остальные предпочли промолчать.
— Однако, — продолжал Савеццо, — я вовсе не хочу, чтобы мы разошлись врагами. В доказательство я в следующий же вечер собираюсь прийти в клуб.
— Вас спустят с лестницы! — предупредил аптекарь.
Коммерсант дрожащей рукой дернул его за рукав.
— Поосторожнее, ради бога! — Прижав руку к сердцу, он обратился к Савеццо: — Сударь, я человек незлобивый. Поверьте, для меня нож острый, когда в городе свары и беспорядки. Я всегда стоял за добрососедские отношения и, если бы от меня зависело, ни за что при таких прискорбных обстоятельствах не спустился бы на площадь. Вы — член клуба, и я буду защищать ваши права, хотя бы и против адвоката. — И коммерсант сжал руки в кулачки. — Адвокат — бессовестный эгоист, он хочет все себе заграбастать. Из десяти рабочих он не оставил ни одного, чтобы проводить меня до дому.
— Зачем вам, синьор Савеццо, пить свой вермут там, где он никуда не годится? — ввернул кум Акилле. — И мяснику Чимабуэ тоже скажите…
— Так, значит, мы друзья? — Савеццо поднялся. — Синьор Манкафеде, не беспокойтесь, я провожу вас домой.
Коммерсант, чуть не плача, стал трясти ему обе руки.
— Синьор Савеццо, имейте в виду, вас собирались выставить из клуба, но предлагал это не я. Если вам скажут, что я, так это враки.
— Да, господа, не забыть бы! — Савеццо скосил глаза на нос. — В клубе предполагается концерт приезжих артистов. Так вы уж и меня попросите сыграть на карандаше. Недопустимо, чтобы известный на весь город музыкант был вытеснен какими-то второсортными скоморохами. Я должен выступить в своем оригинальном жанре, сыграть на карандаше! Это для меня дело чести!
— Вы божественно играете на карандаше! — воскликнул коммерсант.
— Да, признаться… — подтвердил кум Акилле.
Савеццо косил все сильнее.
Когда они с Манкафеде ушли, аптекарь, повесив голову, направился к двери. На пороге он обернулся.
— Все идет насмарку, — сказал он. — В том числе и любовь к свободе. Теперь с врагом заключают союзы. И народ пошел все какой-то мягкотелый, я даже тебя не узнаю, Акилле! А сам я! Сказал бы мне кто-нибудь, что я буду вести переговоры с попом! Но что есть, то есть, — времена Гарибальди ушли безвозвратно!
И он переступил через порог, с усилием волоча за собой деревяшку.
В кафе «За прогрес» не осталось ни души. Из кафе «У святого Агапита» жены постепенно уводили мужей обедать. Когда и последние разошлись, на площади появился лейтенант Кантинелли с двумя нижними чинами. В своих треуголках с плюмажем и мундирах с алой подпушкой они, гремя саблями, обошли площадь, подбирая все, что говорило о разыгравшейся здесь битве. От кума Акилле, который предложил ему выпить, лейтенант получил подробные сведения о том, что здесь случилось.
— Мы не стали вмешиваться, — пояснил лейтенант. — Беспорядки в городе и сами по себе вещь неприятная, а вмешайся еще вооруженная власть, могло бы дойти до кровопролития. Мы же отнюдь не кровожадны… Фонтана, Капачи, там, посередке, чей-то воротничок и галстук!
Кум Акилле высказал предположение, что они принадлежат цирюльнику Бонометти.
— Вот кому досталось так досталось! Аптекарю пришлось приводить его в чувство.
— Как это прискорбно! — опечалился лейтенант. — Фонтана, отнесешь цирюльнику его вещи.
Затем стали гадать, состоится ли сегодня второе представление «Бедной Тоньетты». Кум Акилле высказывал сомнения, а Кантинелли успокаивал его. Среднее сословие еще больше, чем высшее, заинтересовано в спектакле. Ремесленники играют в оркестре, никому не захочется потерять две
