лиры — плюс пол-лиры за сына или дочь, участвующих в хоре.
— Вот увидите, к восьми часам все побегут в театр.
И действительно, как только пробило восемь, на всех прилегающих к площади уличках раздались шаги. Из постоялых дворов, что у городских ворот, и гостиниц «Лунный свет» и «Привет новобрачным» повалили приезжие. Горожане шли бок о бок с крестьянами. Вместо объяснений все только пожимали плечами:
— Не срывать же спектакль, в самом деле!
Рабочие быстрым шагом поднимались по ступенчатой уличке; торопились служанки, оставляя за собой раскаты визгливого смеха и запах всякой зелени и чада; все кругом наводнили мальчишки; а около половины девятого потянулись и горожане поважнее. Аптекарь Аквистапаче на сей раз обошелся без уловок: высоко подняв голову, он проковылял мимо жены в парадном костюме.
Когда все успокоилось, по площади пробежала в своем сереньком дождевике Флора Гарлинда. Коммерсант Манкафеде испуганно спрятал голову за дверь и только постояв некоторое время, вышмыгнул наружу и затрусил следом.
Уже в одиннадцать он вернулся — раньше остальных.
Но вот сутолока улеглась, замерли шум и пение, и Флора Гарлинда поспешила к себе на уличку Лучии-Курятницы. За ней, на полшага отступя, следовал капельмейстер.
— Неужели вы и сегодня недовольны мной? Ведь вы пели на бис сколько вам хотелось.
— Сколько публике хотелось — и потому устала зверски. Покойной ночи, маэстро!
— Выслушайте меня, Флора! — Он дрожащими пальцами схватил ее за руку.
Она шла все так же быстро.
— Вы, видно, смотрите на меня, как на врага, иначе бы так не злились. Но ведь я не враг вам, Флора! Я люблю вас. С тех пор как я услышал ваш голос, о боже! — сердце мое принадлежит вам.
— Я вам не верю, — отрезала она. — А кроме того, не нужна мне ваша любовь!
— Любовь всем нужна, Флора! Ведь вы в конце концов женщина! О, если бы я стал великим музыкантом! Вы убедились бы, что у меня одна цель — сделать вас великой. Флора!
Она остановилась и злобно посмотрела ему в лицо.
— И вам не стыдно говорить такие пошлости? Вы сделаете меня великой? Это так смешно, что я даже не могу на вас сердиться.
Она побежала, высоко подняв плечи; он продолжал бормотать ей в ухо:
— Я сам не знаю, что говорю, но ведь это потому, что я люблю вас, Флора! Простите меня! Когда любишь, хочется дарить счастье. Не беспокойтесь, я знаю, вы в тысячу раз талантливее. Это вы бы могли меня прославить, исполняя мою музыку.
Он совсем запыхался. А ее от злости, била лихорадка.
— Скажите мне хоть слово, Флора, одно ласковое слово!
Они подошли к ее дому. Флора повернулась.
— Так, значит, я нужна вам как средство стать знаменитым? А мне вы разрешаете жить в тени вашей славы? Что ж, возможно, это и есть любовь; я именно так себе и представляла. Но поймите, что вы оскорбляете меня своей любовью.
Она вошла в дом. Он бросился за ней.
— Наконец-то я раскусил вас. Я навсегда запомню, какая вы злая! Я так и знал, так и знал! — говорил он прерывисто, задыхаясь и глотая слова. — Вам бы только унизить меня, довести до отчаяния! И это — за всю мою любовь. Но теперь довольно, я не доставлю вам такого торжества. Вы злая, я вас ненавижу!
На втором этаже она остановилась, чтобы перевести дух; его кулаки с покрасневшими суставами при каждом слове рассекали воздух, на ожесточившемся лице глаза отливали сталью. Она в страхе оглянулась и прижалась к стене. Как вдруг он бросился на колени.
— Я испугал вас! Этого я себе никогда не прощу, никогда в жизни! — И с диким стоном: — Теперь мне остается только уйти!
Она видела, как он поднялся, закрыв руками глаза, как прислонился лбом к стене. В мгновенье она взбежала наверх, рванула дверь, заложила крючок и неистово расхохоталась. Заметив в зеркале свое искаженное лицо, она зажала рот платком. И тут до нее донесся громкий шепот:
— Ничего удивительного, маэстро, ведь она любит другого.
Флора Гарлинда посмотрела в щелку ставня. Внизу парикмахер Ноноджи уводил капельмейстера на другую сторону и говорил, прикрывая рот ладонью:
— Она любит портного, у которого живет, и он обманывает с ней свою дурочку жену. Помните, я рассказывал вам, что портной говорит про вас. Он будто бы лучше разбирается в музыке, чем вы, а сам так плохо играет по окрестным трактирам, куда мы ходим каждое воскресенье, и уже так всем надоел, что они только меня теперь и приглашают…
Капельмейстер вырвался от него.
— А, предательница! — Он бросился в ворота ее дома. Флора Гарлинда отбежала от окна, заперла на ключ все двери и остановилась, затаив дыхание.
«Бр-р! Нет, он ни на что не решится!»
Презрительно опустив уголки губ, она следила за тем, как парикмахер уводил плачущего человека по освещенной луною половине мостовой.
Спать было еще рано. Она собралась мыть волосы и распустила их. Обернувшись к зеркалу, она увидела, как они золотым плащом легли на ее худенькие плечи, своей пышностью смягчая очертания профиля. Потом, подойдя вплотную, внимательно оглядела зубы — маленькие, белые и безукоризненно ровные, они удивительно красили ее большой рот. «Мое единственное украшение!» И она иронически улыбнулась себе в зеркале.
«Что ж, они самые долговечные, а потому и самые для меня нужные. Мне еще и в тридцать и в сорок лет предстоит дарить восхищенной толпе иллюзию счастья… Где будут тогда те, что сейчас говорят со мной? Скоро их голоса уже не дойдут до меня. А если когда-нибудь, повидав свет, я вновь попаду сюда, кто-нибудь расскажет мне, что он — он, со своим оркестром из цирюльников и портных по-прежнему увеселяет горожан на престольных праздниках».
В дверь постучали; на пороге стояла синьора Кьяралунци.
— Я не помешала вам? — спросила она, улыбаясь, отчего стало видно, что у нее недостает многих зубов.
— Вы еще не легли? Я сейчас приду. — И примадонна, как была в нижней юбке, отправилась на кухню к хозяевам. Портной читал газету, закрыв ею весь стол. Увидев гостью, он встал руки по швам. Потом, словно очнувшись, бросился вытирать для нее стул, но Флора Гарлинда уже села, устроившись поближе к низкому очагу, в котором ярко пылал огонь. Жена портного наклонила котелок, висевший на цепочке, и налила синьорине чашку кофе.
— Ах, какие волосы! Полюбуйся, Умберто! Ни у кого нет таких волос, — восклицала она. — Их прямо не чувствуешь, такие они тонкие. На, потрогай! — Она запустила в них пальцы.
— А, может, синьорине это
