неприятно?
Он не сдвинулся с места. Флора Гарлинда сама перебросила ему мягкую волну волос, и когда пушистые золотые пряди заколыхались вверх-вниз на его широкой дрожащей ладони, она улыбнулась счастливой улыбкой. Нет! Этот не осмелится дотронуться до нее. «Он любит меня так, как будто я уже уехала и стяжала себе славу во всех столицах».
Портной сказал:
— Хорошо, что у женщин редко встретишь такие волосы.
Жена толкнула его:
— Если бы у Рины, служанки Полли, были такие, он бы ее, пожалуй, не бросил.
И так как портной не удостоил ее ответом, Флора Гарлинда спросила:
— Кто бы ее не бросил?
— Ну, конечно, маэстро. — Жена портного присела на скамеечку у ее ног.
— А как она горюет, бедняжка! И чего только ему надо! Говорит, будто никого у него нет, а сам на нее и смотреть не хочет. Ведь вот она какая: бей ее, она все равно будет ему руки целовать. Подумать только — самого кавальере Джордано, даром, что он барин, прогнала от себя.
— Неужто кавальере?
— Вот то-то и оно!.. А уж бедный старик все готов сделать для ее маэстро, чего бы она ни попросила, только она не знает, чего просить.
Портной сидел как на иголках.
— Синьорине неприятно это слушать, — остановил он жену.
— Вот уж нет, мне очень интересно! — Флора Гарлинда рассмеялась. — Хотите, я научу вас, что потребовать для маэстро?
Синьора Кьяралунци сложила руки на груди.
— Будьте такая добренькая! Рина давно попросила бы вас, да боится.
— Пусть кавальере устроит его в труппу Монди-Берленди — они осенью поедут в Венецию, а зимой в Болонью. Это прекрасный ангажемент, — в глазах ее блеснул лукавый огонек, — пожалуй, даже слишком хороший для маэстро Дорленги. Но если он об этом прослышит, ему захочется отблагодарить Рину. Это как-никак радость для бедняжки. А получит он место или нет, нас не касается, не правда ли, друзья мои?
— В самом деле! — озадаченно пробормотала жена портного.
— Потому что настоящей помощи он не заслуживает. Вот и ваш муж вам скажет.
— Да, он плохой человек, — подтвердил портной. — Теперь я это знаю, хотя с виду и кажется хорошим. Он завидует чужому успеху.
— А про вашего мужа маэстро сказал, что он играет хуже всех.
— Зачем же так бессовестно врать! Когда мой муж разойдется, во всем оркестре только его и слышно.
— Видите, какой он. А я еще потому вам советую, что мне хочется удружить кавальере Джордано, он большой любитель женщин. Послушайте, почему бы вам не взять у него несколько уроков пения — ведь правда, вам хочется петь «Бедную Тоньетту?» Он, конечно, за вами приударит, но мужу вашему это ничем не грозит.
Портной храбро рассмеялся.
— Под руководством кавальере вы скоро будете лучше меня петь «Бедную Тоньетту».
Почтенная женщина испуганно замахала руками, но потом глупо улыбнулась. Боясь выдать себя, Флора Гарлинда поспешила встать.
— Так я пришлю к вам кавальере.
У порога она обернулась; портной все еще стоял на том же месте и мигал, как будто глаза у него устали оттого, что он так долго и пристально смотрел на золотое руно ее волос.
Она опять загляделась на себя в зеркале.
«Вот это волосы!.. Все новые и новые толпы будут ими любоваться, упиваясь моим голосом. Я буду волновать сердца целых поколений, а сколько еще нерожденных поколений будут преклоняться предо мной! Ну, а сама я что буду чувствовать? Буду ли я счастлива?»
Нескончаемая вереница одиноких смутных лет протянулась перед ней в темноте, за ее отражением в зеркале. Она вздрогнула.
«Почему я обречена на одиночество? Почему мне так тягостно чувствовать рядом присутствие другого человека? Неужели все и в самом деле мне враги? О, какая же я злая!»
С глубоким отвращением она пытливо всматривалась в свои глаза.
Но потом опомнилась. «Это дело решенное. Я сама избрала свой жребий».
Склонившись над маленьким железным умывальником, она поливала свои волосы из флакона, чувствуя, как неловки ее движения.
«До чего же я жалкая, когда не пою. Эти волосы слишком хороши для меня, они взяты напрокат у той, что поет. И я ненавижу их, потому что они не мои и потому что мне приходится холить их для будущих, еще неведомых взглядов, а в настоящем ни один поцелуй не смеет их коснуться».
Она опустила руки, с волос лилась вода.
«Как испуганно глядели его глаза! Как он жаждал сделать меня счастливой. Вся кровь отхлынула от его лица! Люблю ли я его? О, позволь мне, позволь!..»
Кого же умоляла она? Кто был этот непреклонный дух? Неужто она сама?
«Позволь мне любить его! О, какая легкая, благодатная участь!»
Раскинув руки, она бросилась на кровать. Ее знобило под мокрыми волосами. Грудь трепетала, словно в предсмертной агонии. Но за неудержимыми рыданиями, рвавшимися из горла, уже смутно брезжило величайшее счастье ее жизни. «Легкая участь суждена другим, не мне. Моя участь — тяжелая, и я горжусь тем, что она такая тяжелая…»
Однако это не помешало ей всласть поплакать.
Кавальере Джордано говорил себе, расхаживая под ее окном:
«Жена портного, должно быть, и в самом деле меня любит. Только в ее окне еще горит свет и она плачет».
Он склонил голову набок и все время, пока длились рыдания, прислушивался к ним с чувственной радостью. Но свет погас, старик поплелся обратно на площадь и уселся за один из облитых лунным сиянием столиков перед кафе «За прогресс». Гулко пробило час.
«Все спят. Но уж раз я не сплю, не следовало ли мне утешить жену портного? Правда, мужчина он дюжий, а я вряд ли способен теперь выпрыгнуть в окно, как когда-то в Риме. Графиня Риотти! Она влюбилась в меня, когда я впервые спел герцога в «Риголетто». Она была первой красавицей Рима и говорила мне, что впервые видит такого красавца мужчину. Много лет спустя то же самое говорила мне Бубукова. Это было в пору Каина — моей последней роли{40}. Да и сама Бубукова, пожалуй, последняя женщина, которая по-настоящему меня любила. Последняя роль, последняя женщина…»
Он сидел неподвижно, подперев висок ладонью.
— Тише, здесь кто-то есть, — шепнул Нелло на ухо Альбе.
Она прошептала:
— Опусти меня на землю, тогда ты будешь ступать легче.
Поддерживая друг друга, они тихо-тихо спустили ноги с последней ступеньки каменной лестницы в черный омут перед ратушей.
— Кто это?
— Кавальере Джордано. Он спит.
— Ну как, рискнем? — И через освещенную луной полоску они скользнули под соседнюю аркаду.
— О боже! Он шевелится!
«Но почему же последняя? Мало
