живописцев»[920], вовсе не следует, что Альтдорфер был вовлечен в интеллектуальную проблематику Парацельса. И все-таки слишком велик соблазн проведения аналогий между творчеством Альтдорфера и Парацельса, чтобы современные интеллектуалы отказались от все новых попыток такого рода. На наш же взгляд, эти аналогии либо уводят от искусства в натурфилософию, астрологию, алхимию, либо превращают художественное творчество в отрасль натуральной магии, понимаемой не метафорически, а буквально, как совокупность воздействий, преобразующих человека.
Оставим Парацельса историкам европейской науки и заглянем в «Немецкую Академию» Иоахима фон Зандрарта. «Альбрехту Альтдорферу в живописи наилучшим образом удавались небольшие истории, тщательно обдуманные и выполненные с великим усердием, изумляющие остроумной инвенцией и необычайной причудливостью, – сообщает „немецкий Вазари“. – Он заслуживает похвалы еще и потому, что, хотя его произведения, если рассматривать их все вместе, и кажутся совершенно непохожими одно на другое – ибо самые ранние, выполненные в обычной для того времени манере, настолько же жестки, насколько поздние исполнены свободно, – во всех них виден глубокий замысел… Весьма изящны его гравюры на дереве, например „Пирам и Фисба“, „Абигайль“ или „Страсти“, в которых прекрасно переданы аффекты. Он оставил около полусотни превосходных гравюр на меди и несколько большее количество на дереве. Будь то маленькие резцовые гравюры для книг или же отдельные шедевры, датированные им 1510 годом, – любая из них обладает достоинством остроумно задуманной и тщательно выполненной вещи»[921].
Что имел в виду основатель немецкой Академии, когда писал об остроумии Альтдорфера и причудливости его произведений? Об этом можно догадаться, взяв одну из ранних картин регенсбургского мастера – «Пейзаж со святым Георгием».
Современный горожанин сильно радуется, видя здесь не сумму отдельных деревьев неопределенной породы (так изображали лес современники Альтдорфера), а дремучую буковую чащу. Воспринимая этот цельный образ, наделенный жизненной силой, превосходящей силы святого Георгия, как нечто первобытно-истинное, благое и прекрасное, современный житель мегаполиса хвалит Альтдорфера за якобы пантеистическое обо́жение каждого листочка. Фетишизируя природу, в которой не слышно шума городского, наш современник не задумывается о том, что правоверным христианам, какими были заказчики Альтдорфера и сам живописец, пантеизм должен был представляться опаснейшей ересью. Видя в мастере из Регенсбурга художника, якобы предвосхитившего современный культ природы, он не отдает себе отчета в том, что в картине Альтдорфера хозяин леса – дракон.
Картина мала, поэтому зритель смотрит на чудовище как на забавную ящерку, не соотнося его величину с фигурой всадника. А ведь на самом деле противник Георгия огромен. И он тем более страшен, что Георгий сталкивается с ним не на пустынном морском берегу, как было представлено это событие в «Золотой легенде» и на бесчисленных картинах, изображавших блистательную победу рыцаря над омерзительным гадом. Гигантский ящер появляется в высокой траве неожиданно, когда рыцарь, почти уже миновав заколдованный лес, мог бы мечтать о пристанище в открывшейся его глазам долине.
Альбрехт Альтдорфер. Пейзаж со святым Георгием. 1510
Так что же такое природа в этой картине?
Нет сомнения, что воображение Альтдорфера – архитектора и виртуозного перспективиста, не упускавшего случая блеснуть изображениями сложных архитектурных пространств, – было геометричным, конструктивным. Относясь ко всему зримому рассудочно, он, должно быть, переживал всякую неупорядоченность и невнятицу острее, нежели те его современники, чья рациональность не выходила за рамки обыденного здравомыслия. Альтдорфер видел природу глазами горожанина, но не нынешнего городского жителя, который со времен романтизма приучен припадать к лону природы как к благому спасительному первоначалу. Думается, что Альтдорферу именно город представлялся смысловым и ценностным средоточием рационально устраиваемой жизни[922]. По контрасту с городским цивилизованным бытием вырисовывалось и оценивалось им все то в окружающем мире, чему не хватало ясности, надежности, предсказуемости. Но где этих качеств было меньше всего, если не в природе? Такой человек, как Альтдорфер, мог воспринимать природу только как нечто непонятное, чуждое, изменчивое, ненадежное, враждебное.
С точки зрения христианина, в таком отношении к природе нет ничего предосудительного. Природа – дно устроенного Богом космоса. Ниже природы только преисподняя. В природу вытеснено то, что было предусмотрено Богом как доля зла, необходимого для свободного и ответственного самоусовершенствования человека в качестве нравственного существа, отличного от прочей твари. Природа – это бестиарий, область обитания чудовищ, коими стали падшие ангелы; природа населена демонами, бесами, «дикими людьми». В «Пейзаже со святым Георгием» выражено именно такое представление о природе, в этом можно убедиться, сопоставив картину с другими произведениями Альтдорфера тех лет – живописной работой «Семейство сатира» (1507, Берлин, Картинная галерея) или рисунком «Дикие люди» (1510, Вена, Альбертина).
Одушевляя природу как область бытия, не просвещенную христианской цивилизацией, Альтдорфер ориентировался на волшебную сказку – жанр, в котором воображение с наибольшей свободой населяло природу враждебными человеку силами и существами. Не христианский Бог обитает в глухом лесу, окружающем святого Георгия, а древние языческие духи, один из которых обернулся гнусным краснокожим драконом. Поостережемся, однако, видеть в Альтдорфере сказочника. В его искусстве нет ничего примитивно-лубочного. Он использовал волшебно-сказочную поэтику природы вчуже, как сознательно выбранное художественное средство. Вот эту-то искусно продуманную сказочность, которую фон Зандрарт определил как причудливый плод остроумной изобретательности Альтдорфера, современный зритель и воспринимает по недоразумению как выражение восторженной любви художника к природе, превращая его в предтечу современной экологической идеологии.
О царской дочери, ради которой совершил свой подвиг легендарный христианский рыцарь, перед картиной Альтдорфера не вспоминается. Георгию выпала здесь честь сражаться не за принцессу, а за цивилизующее христианское начало против безмерного языческого хаоса. Лесная чащоба Альтдорфера точь-в-точь лес из рыцарского романа. Это источник опасностей, которыми испытывается доблесть героя.
«Один, словно крестьянин, я отправился на поиски приключений, вооруженный всяческим оружием, как подобает рыцарю; и я нашел путь вправо, через густой лес. Дорога была ужасная, вся в пнях и колючках; несмотря на все трудности, я держался этого пути и этой тропы. Почти целый день ехал я не останавливаясь, пока не выбрался из леса, и было это дело в Броселианде…» – рассказывает Калогренант, один из рыцарей короля Артура, в начале романа Кретьена де Труа «Ивен»[923]. Броселианда – страна фей из бретонских сказаний, страна со сказочным лесом. Калогренант, выбравшись из леса, достигает замка, где его встречает прекрасная дочь хозяина.
Альтдорфер же заставляет своего рыцаря встретиться с драконом. «Пейзаж со святым Георгием» – образ праведного
