Мое подсознание бунтует. В его восприятии я все еще спортивная и пышущая здоровьем привлекательная молодая женщина.
В моей жизни не было много мужчин, но только потому, что я сама этого не хотела. У меня никогда не было недостатка внимания от противоположного пола. Кавалеры отсеивались, скорее, из-за моего несносного характера, а не из-за изъянов внешности.
А теперь я… такая.
Руки, ноги, голова – все цело. И я понимаю, что, пока бьется сердце, изменить можно все что угодно. Но оказаться в начале пути вновь, спустя столько лет, непривычно и страшно.
Я такая.
Могу стать толстой, могу остаться худой, могу снова посещать спортивный зал семь дней в неделю и добиться потерянной спортивной формы.
Я могу все. Но, чтобы начать двигаться в нужном направлении, мне следует признать, что сейчас – я такая.
Это сложно.
До рези в глазах вглядываюсь в свое отражение. Осознать, принять себя.
Ник принял.
Он всегда меня принимал. Любой. Для него я не стала уродом, не превратилась в сумасшедшую, как мне самой порой кажется. Я все еще ищу в себе отголоски прежней Эмбер и теперь уже точно так же прежней Гагары. А для Ника я остаюсь единым целым.
Всегда.
И до меня вдруг доходит, что принять себя и принять его чувства ко мне – одно и то же.
– Что же ты наделала, Янтарная? – шепчу своему отражению.
Смысл – не быть самостоятельной и независимой. Не в том, чтобы избавиться от изъянов. Не в том, чтобы постоянно доказывать себе, что заслуживаю того, кого люблю.
Любить – это и есть смысл.
А я дура. Непроходимая дура.
Оставляю смятую форму валяться у зеркала, а сама надеваю первые попавшиеся вещи – джинсы, кроссовки и удобную толстовку с капюшоном.
Мне не жаль себя.
Мне не стыдно за себя.
Мне кажется, у меня есть силы завоевать целый мир.
* * *
Ким сегодня необычно серьезна. Сидит разбирает документы.
– Доброе утро! – здороваюсь весело.
Однако в ответ получаю сдержанное:
– Здравствуй, Эмбер.
Мне было не по себе от каждодневных слез Ким при моем появлении, но сегодняшнее ее поведение смущает меня еще сильнее.
Замираю напротив секретарского стола.
– Что-то случилось?
Женщина как-то рассеянно качает головой.
– Нет… Ничего.
Да что ты будешь делать? Из крайности в крайность.
Опираюсь ладонями на столешницу и нависаю над хозяйкой приемной.
– Ки-и-им.
Та устало возводит глаза к потолку.
– Ну, чего ты от меня хочешь? – уточняет мученически.
– Правды.
Что-то явно не так. Ким – вообще очень открытый человек. Да, паникер. Но отмалчиваться и делать скорбное лицо ей в принципе несвойственно. Впрочем, как и называть за глаза Старика «полковником Маккаленом».
Ким морщится, будто я добываю у нее информацию под пыткой.
– Да дружок твой вчера опять шум устроил. Думала, придется Старику «скорую» вызывать.
Мои глаза округляются. Кого Ким называет «моим дружком», сомнений не вызывает.
– Что произошло?
– Что-что. – Женщина смотрит на меня исподлобья. – Субординации никакой – вот что. А мне потом отпаивать человека чаями.
Если обошлось чаями, значит, все не так печально. То, что преданный секретарь горой за своего шефа, ни для кого не секрет.
– Ты знаешь, из-за чего произошел конфликт? – не отстаю. Все, что связано с Ником, волнует меня в первую очередь.
А это вообще что-то новенькое – Ким смотрит на меня волком.
– А ты сама как думаешь? Из-за кого Валентайн обычно срывается с цепи?
Нет у него цепи. Я сама – его главная цепь. Молчу, пристально смотрю женщине в лицо, ожидая пояснений.
– Старик сообщил ему, что по выходе из отпуска он ставит его в пару с Дагом.
Поджимаю губы. Ожидаемо.
Маккален не единожды говорил о том, что наш тандем у него сидит в печенках. Обычно эти угрозы высказывались в сердцах. Перед моим отъездом на задание – уже весьма серьезно. В чем я лишний раз убедилась, посмотрев вчера видео с допроса Мейси Плун.
Но Ника я понимаю. Не только в личной жизни, а на работе прежде всего мы вросли друг в друга. Так доверять и полагаться на кого-то другого – нет, не могу представить. Сложно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А ведь Маккален даст нового напарника и мне.
Возвращение на службу уже не кажется мне радостным событием.
Разделение нас с Ником ожидаемо, но теперь понимаю, что я до сих пор подсознательно надеялась, что слова Старика – лишь угрозы.
– Я поговорю с ним, – обещаю.
Полковник бывает суров, но всегда справедлив. После тех выводов, к которым я пришла сегодня утром, работа больше не видится мне смыслом жизни, как раньше. Поработает с Дагом, я – еще с кем-нибудь. Смысл жизни точно не в службе.
– Поговори, – обиженно буркает Ким. – Может, передумает.
Прищуриваюсь, не понимаю.
– Кто что передумает?
Но вместо ответа женщина начинает махать на меня руками, прогоняя.
– Все-все, уже девять ноль одна. Ты опаздываешь. Опять хочешь обидеть Старика?
Не думаю, что опоздание на одну минуту нанесет шефу смертельную рану. Но и дальнейшие споры с расстроенной Ким не имеют смысла.
– Как скажешь, – отзываюсь и направляюсь к двери кабинета начальника.
– Подожди! – кричит секретарь мне в спину. – Я доложу!
Но я уже сама стучу в дверь и вхожу.
* * *
Маккален спокоен.
Не зол, не рассержен, не раздражен, а именно пугающе спокоен.
– Доброе утро, полковник, – здороваюсь.
– Доброе утро, Эмбер, – откликается, указывая рукой на стул напротив.
Не просто спокоен, а даже расслаблен. Так выглядят люди, которые наконец решили какую-то дилемму.
Принимаю приглашение, сажусь: зажимаю ладони между колен. Мне все еще не по себе. Он же не мог уволить Ника, правда?
Старик молчит. Смотрит изучающе.
Затем тянется к планшету и подталкивает его по столешнице ко мне.
– Вот, ознакомься.
Мне совсем не нравится, что происходит. Ничего не говорю, беру планшет в руки, пробегаю строки глазами.
Становится сложно дышать. Сердце бьется где-то под горлом.
– Мне жаль. – Голос полковника доносится до меня словно издалека. Молчу, смотрю в лежащий на моих коленях планшет невидящим взглядом.
Столько лет, столько сил – ради чего? Чтобы получить в своем досье короткую запись: «Негодна»?!
Мне больно, горько.
– Все психотерапевты единогласно резюмировали, что ты неспособна вернуться на службу, – продолжает Маккален. – Я предлагал им отправить тебя в отпуск или на больничный. Но они, как один, настаивают, что подобные повреждения психики необратимы. Эмбер, мне правда жаль. Я сделал все, что мог.
Неужели? Всем известно, что когда Георг Маккален чего-то хочет, то он добивается своего всеми правдами и неправдами.
– Я всегда любил тебя как дочь.
А это уже выше моих сил.
Вскидываю на полковника глаза. Хочется реветь, но они, наоборот, сухие до рези.
– А свою дочь вы бы отправили туда? – спрашиваю. – Предположили бы, что вашей дочери будет проще добывать информацию, используя свое тело? – Мой голос напоминает шипение.
У начальника каменное выражение лица.
– Моя дочь не карьеристка, готовая из кожи вон лезть, чтобы выслужиться, – отрезает. Отрезает… все. – Ты хотела показать, как ты крута, и я тебе позволил. Дал тебе шанс и чуть было сам не лишился должности, – продолжает теперь обвинительно. – Я поверил тебе, несмотря на то что Валентайн меня предупреждал, а ты не справилась.
Разлепляю пересохшие губы.
– Валентайн – единственный, кому было не все равно.
– А ему и сейчас не все равно! – рявкает Старик. – Ты будто рождена, чтобы испортить ему жизнь и карьеру.
Это удар под дых. Умелый – точно в цель, по самому больному.
Дыхание перехватывает.
– Ты знаешь, что я прочил его на свое место, когда уйду на пенсию?
Качаю головой: не знала. Впрочем, можно было бы догадаться – Старик слишком многое спускал Нику.
