Но увидел барак. Возле него стояла одинокая фигурка Гены. Он наблюдал за нами.
И меня пронзила мысль: куда же он без меня, мой Гундосик?
1974 год
P.S. Меня при переиздании книг долго мучила нерешимость: восстановить подлинные отчества Вовки и Генки Сапожковых — некоторые читатели могли подумать, что это моя выдумка, насмешка, — ведь по паспорту отец их числился Ильёй. Спьяну и первенцу дал имя — мода! Поскольку я изменил фамилию этой несчтастной семьи, то и Сапожкова-старшего решил назвать Иваном. Естественно, пришлось опустить все шутки, насмешки, издёвки, которыми щедро осыпала беднягу Вовку уличная шпана вроде Юрицы, Альки, Тольки Мироеда и других, кому поизмываться над беззащитным доставляло истинное наслаждение. Поначалу мне думалось, что они зло хулиганят, но со временем, кажется, понял: своё ничтожество, бездуховность уличные паханы и паханчики пытались подменить насилием над другими, жестокостю, запугиванием. То же, к сожалению, мне пришлось наблюдать и испытать на себе от советской, так называемой воспитательной, а на самом деле — жесточайшей репрессионной, системы, результатом которой стал невиданный за всю историю человечества геноцид народов России.
2009 год Слабость девушки
Я лежу и любуюсь тобоюИ смотрю на тебя, как дитя,Что лежишь на постели со мноюИ так жалко глядишь на меня.
Ты доверилась мне, как голубка,Положила головку на грудь,Твоя белая тонкая юбкаНе даёт мне спокойно уснуть.
Умоляя тебя и лаская,На грудь свою голову клал,И, дрожащей рукою балуя,Твою женскую грудь я сжимал.От пышных грудей незаметноВниз по телу скользнула рука,И до приметы тайной заветаЯ коснулся рукою слегка.Ты лежала и больше не биласьИ раздвинула ноги сама.И в эту ближайшую минутуМы лежали с тобой без ума.
Кони
1947–1948 годы
Летом, во время летнего (первого) отпуска, я ещё крепче подружился с Игорем Кульшой. Его семья жила в большом двухэтажном (низ — каменный, верх — бревенчатый, обшит досками) доме по улице Свободы, семьдесят девять, выступавшем на улицу из двора, мощённого булыжником. Отсюда и можно было войти в Гарёшкину кваритру.
В конце другого длинного многоквартирного строения, его все называли бараком, обитало семейство Фридманов, о котором упомянуто в рассказе «Водолазка». Барак продлевался сараем со множеством клеток — «сараюшек», — по одной на каждое жилое помещение. За ними, упираясь в угол двора, прилепилось архитектурное сооружение на пару «очков» — все мыслимые удобства. Разумеется, в порядке живой очереди, как везде и за всем. За уютной двухместной конурой существовала, как и полагается, выгребная яма.
Барак почему-то значился временным жильём, построенным в начале тридцатых, но он наверняка стоит и по сей день, когда эта книга выходит в свет, на своём месте, как и тогда, в сорок седьмом, потому что нет у нас в стране ничего более постоянного, чем временное.
В него в начале тридцатых поселили семейства, ютившиеся в подвалах, в таких не приспособленных для человеческого существования помещениях, о которых я умолчу вовсе.
Новые жильцы попали в барачный рай. И водонапорная колонка была устроена как раз напротив широкого проёма, на месте которого когда-то стояли ворота.
Игорёшка, а у него имелся сводный младший братишка от неродного отца, которого Игорь никогда отчимом не называл, даже за глаза, — уважал. Рыжий-прерыжий парнишка сорокового года рождения, которого старшие ребята беспощадно, стоило ему показаться на улице, дружно дразнили (травили) словом «рыжий» либо глупой песенкой:
Рыжий, рыжий, конопатыйУбил бабушку лопатой…
Повторяя её множество раз, выводили Венку из себя, и он со слезами и воплями набрасывался на бидчиков. Шишки всегда доставлялись ему, бедолаге.
Игорёшка при случае заступался за братишку, но не дрался — он так же, как я, не любил мордобой. У нас со старшим Кульшой была одна общая любовь — книги.
Мы старым, испытанным способом добывали деньги на их приобретение — разыскиванием и сбором пивных бутылок. И когда набиралась достаточная сумма — отправлялись в магазин «КОГИЗ» к его хозяину дяде Мише Яшпану либо ехали на ЧГРЭС в «Подписные издания». Если удавалось что-нибудь приобрести или выкупить, по подписке, мы устраивали «пир». Чтобы дома родители не отвлекали на всякие «отнеси-ка — принеси-ка», мы забирались в тёплое время года на огромный сеновал, двухэтажный сарай, и там, развалившись в душистой траве, часами упивались чтивом, погружаясь в волшебный мир вымысла.
Иногда к нам с рёвом прибегал Венка, ему лет семь, наверное, исполнилось, и, всхлипывая, рассказывал нам о своих горестях. Приходилось прерывать наслаждение и идти разбираться с обидчиками. Если их оказывалось больше или силой превосходили, то доставались синяки и нам — улица! «Уважают» и не трогают того, кто умеет хорошо «отмахнуться». Или у кого есть надёжный защитник. И, несмотря на нелюбовь обоих к дракам, мы решили поступить в детскую спортивную школу на ЧТЗ. Ещё до моего ухода из дому. В секцию бокса. Я, правда, не перенёс, не выдержал психологически этого вида спорта, всё-таки, как его не называй, а тот же мордобой. И перешёл в секцию классической борьбы. А Игорёшка упорно занялся боксом, вскоре заработал третий юношеский разряд и после на общегородских соревнованиях — и второй. Я же так и остался безразрядником.
В нескольких, ставших привычными для Венкиных обидчиков стычках Игорёшка достойно «чистил мурцалки» наглым драчунам. Многие из них подолгу ходили с «фонарями» под глазами — метки за глумление над братом. А тех, кто имел неизбывную наглость и продолжал изводить мальчишку, Игорь вылавливал — улица широкая, не спрячешься — и предлагал честный бой — над малышом всякий оболтус мнит себя богатырём, а попытайся отстоять себя самостоятельно, если ты такой задира и смельчак. Получив согласие, кто хочет прослыть «бздилой», Игорь «считал» им рёбра до тех пор, пока те не дадут честное пацанское слово больше не задирать, не дразнить Венку. И огненный факел его волос уже не вызывал ни у кого желания безнаказанно поиздеваться над беззащитным мальчуганом.
А вообще Игорь никогда не лез в драки, будучи флегматиком. Видимо, в отца пошёл, бывшего латышского стрелка, которого расстреляли как «врага народа» перед началом войны, — у него было какое-то высокое воинское звание. И орден Красного Знамени за Гражданскую войну. И командовал он полком. А начинал службу рядовым бойцом латышского отряда в Гражданскую. Из пацанов лишь я знал эту историю. Тётя Люба, его вдова, после ареста и расстрела отца Игорёши вышла замуж за бывшего моряка, высокого, красивого, атлетически сложённого, молчаливого, доброго человека. Но контуженного. От него и родился Венка.
После расстрела Игорёшкиного отца, их семью, с грудным Венкой, переселили из просторной квартиры в доме по улице имени Ленина в барак. Отчиму каким-то образом (может быть, как бывшему фронтовику, хотя наград своих он никогда не надевал), удалось получить комнату в старинном доме на нашей улице и поселиться в нём.
Меня мама предупреждала, чтобы я не водился с ребятами из «неблагополучных» семей. Но когда я увидел паренька, читающего огромный том в жёлтом дерматиновом переплёте и мне стало известно, что это «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, сразу познакомился с владельцем этой чудесной книги. После он дал мне прочесть её — великое доверие! Я ему отплатил сторицей: «Дон Кихотом» Мигеля Сервантеса с рисунками Гюстава Доре. «Гаргантюа и Пантагрюэль» тоже была иллюстрирована забавными рисунками. Мы читали и рассматривали иллюстрации этих книг и хохотали — оба! Наш сумасшедший хохот доносился с сеновала, и, наверное, кое-кто недоумевал: что там творится?
Так я стал завсегдатаем «неблагополучной» квартиры.
…Безжалостные свободские подростки постепенно прекратили издеваться над Венкой и опасались связываться с Игорем. Видя меня постоянно вместе с ним, переменили отношение и к моей персоне, дотоле не пользовавшейся «уважением», потому что по их понятиям я был «маменькиным сынком», «домашняком», то есть совсем неуличным пацаном, одним словом — неполноценным.
В пределах нашего квартала улицы Свободы Венку оставили наконец-то в покое. Однако продолжительная травля пацанвы не прошла для него беспоследственно, но об этом я скажу в конце рассказа.
Не стоило бы вообще об этом случае даже заикаться, если б он не превратился в трагедию для Венки и двух оболтусов, любителей повыпендриваться[378] перед сверстниками. На этот раз — перед девчонками.
