— Сколько у вас займет машину мою промазать? Я, по крайней мере, две с половиной тысячи проехал.
— Полчаса или вроде того, — подумав, отвечал тот.
— Хорошо, — сказал он, залезая обратно, чтобы включить передачу. Потом он решил заглянуть в столовую по соседству, но, едва сделав заказ, понял, что не голоден. Не прикоснувшись к супу, он расплатился и вышел.
«Форд», к его удовольствию, был уже на эстакаде. Он принялся околачиваться вокруг, критически посматривая на рабочих, которые спринцевали его трансмиссию. Затеял оживленную дискуссию о вязкости моторного масла и, вопреки их советам, горячо настаивал, чтобы ему непременно залили полный картер масла с моющими присадками вязкости десять–тридцать. Суетился и путался под ногами, пока все не сделали, как он хотел. Наконец операторы закончили, опустили машину и выписали чек.
В половине двенадцатого он приехал на Ильм–стрит и припарковался в квартале от дома Туини, достаточно близко, чтобы видеть всех, кто входит и выходит. Включив радио, он настроился на станцию «Хорошая музыка из Сан–Матео» и прослушал Третью симфонию Брамса. Время от времени кто–то проходил по тротуару, но по большей части все было тихо.
Сомнения охватили его. Может, Туини явился, пока его не было?
Он вылез из машины, пересек улицу и пошел к дому; в кармане у него болтался пистолет. Но когда он постучал в дверь, ответа снова не было. Успокоенный, он вернулся в машину и снова включил радио. Теперь передавали «Римский карнавал», увертюру Берлиоза. Интересно, «Римский карнавал» — это название оперы или просто так, увертюра? Шиллинг уж точно знает. Шиллинг все знает — по крайней мере, о музыке. В том, что музыки не касалось, он особо не блистал; легкая добыча для любой шалавы. Кумбс решил было, пока эта увертюра не кончилась, прокатиться до музыкального магазина, но потом передумал. Там ошивался Макс Фигер. А это, как всегда, было слишком рискованно.
Немногим позже полудня по тротуару заспешила шатенка в матерчатом плаще, больших серьгах колечками и туфлях на каблуках. Это была подружка Туини, Мэри Энн Рейнольдс.
Девушка без колебаний сошла с тротуара и рванула вверх по деревянным ступеням, ведущим в квартиру Туини. Она даже не думала стучаться — вынула ключ, отперла замок и настежь отворила дверь. Исчезнув внутри, она захлопнула дверь за собой. Какое–то время на улице было тихо. Затем одно за другим распахнулись окна квартиры Туини. Из окон послышался какой–то шум. Наконец взревел пылесос; стало ясно, что она затеяла там уборку.
Удобно расположившись в теплом «Форде», Кумбс стал ждать дальше. Шли минуты, и столько их было, и были они так похожи, что он уже потерял нить происходящего и начал клевать носом. Через какое–то время сдался и аккумулятор, умолкло радио. Кумбс не обратил на это внимания. Он оставался недвижим до двух дня пополудни, пока, без всякого предупреждения, с другой стороны квартала не показался Карлтон Туини с дамочкой в обнимку. Дамочкой была Бет Кумбс. Они, болтая, поднялись по лестнице, затем, как парочка шершней, протиснулись в квартиру, и дверь за ними закрылась.
Собравшись с силами, Кумбс вышел из машины. Одна нога затекла, и ему пришлось постучать ей о мостовую, чтоб разогнать кровь. После чего, засунув руку в карман, он трусцой посеменил к трехэтажному зданию.
Глава 12
В то утро Мэри Энн нужно было в телефонную компанию к трем, поэтому утром она появилась в редакции «Лидера».
Обойдя стойку приемной, она направилась прямо в кабинет.
— Здравствуйте, мистер Гордон. Можно мне зайти и присесть?
Арнольд Гордон был рад видеть девушку, которая, как он считал и надеялся, скоро собиралась стать его невесткой.
— Конечно, Мэри, — сказал он, вставая и указывая ей на стул, — как поживаешь?
— Отлично. Как газетный бизнес?
— Развивается потихоньку. Ну–с, чем могу помочь?
— Вы можете дать мне работу? Я по горло сыта телефонной компанией.
Эта просьба его не удивила.
— Ты знаешь, Мэри, как бы мне самому этого хотелось, — с серьезным видом произнес он.
— Конечно, — согласилась она, понимая теперь, что дело и впрямь безнадежное.
— Однако, — начал Арнольд Гордон (и говорил он правду), — это захолустная газета с очень небольшим бюджетом. Не считая курьеров, у нас служит шестнадцать человек, большинство из которых — наборщики; а в типографии можно работать только членам профсоюза. Ты же не этого хочешь?
— Ладно. Вы меня убедили. — Она встала. — Увидимся, мистер Гордон.
— Уже уходишь? Тратить время попусту ты не любишь, — моргая, заметил он.
— У меня еще много дел.
— Как у вас с Дэвидом?
Она пожала плечами:
— Как обычно. В прошлый четверг на танцы ходили.
— Вы уже назначили дату?
— Нет, и не назначим, пока он не повзрослеет.
— Что ты имеешь в виду?
— Эта его заправка. Он мог бы пойти на какие–нибудь заочные курсы. Была б я мужчиной, я бы так и сделала. Я бы не стала сидеть, сложа руки, плыть по течению и ждать у моря погоды. Он мог бы заняться делопроизводством. Или выучиться на телемастера, везде ж объявления.
— Или выращивать в подвале гигантские грибы? На самом деле ты такая непрактичная, Мэри. Ты вроде бы такая деятельная и трезвомыслящая, но внутри ты… — он подыскивал верное слово, — идеалистка. Родись ты пораньше, была бы активисткой Нового курса[122].
Мэри Энн направилась к двери.
— А можно нагрянуть к вам на ужин как–нибудь в воскресенье? Свою соседку я уже видеть не могу.
— Когда пожелаешь, — сказал Арнольд Гордон. — Мэри…
— Что?
— Мне кажется, несмотря на все наши различия, мы с тобой поладим.
Мэри Энн исчезла за дверью, и он остался один. Сконфуженно покрякивая, Арнольд Гордон сел и закурил свою трубку. Ведь она еще совсем девочка… Неужели они теперь все такие? Поколение странных молодых людей, в чем–то даже более зрелых, чем хотелось бы. Резкие и непочтительные, они как будто не находят вокруг никого и ничего, что могли бы уважать… чтобы поверить, им нужно нечто настоящее; нечто действительно достойное уважения. Их просто невозможно одурачить, понял он. Они видят тебя насквозь.
Он представил себе, какой ей должна казаться его жизнь, и ему стало не по себе. Пустые формальности, пошлости; церемониал, утративший содержание… Мир выхолощенных манер. Она заставила его почувствовать себя медлительным и глупым. Он чувствовал, что в чем–то крупно оплошал; каким–то непостижимым образом не потянул, не сумел оправдать ее ожиданий. Она заставила его стыдиться себя.
— Что вам, юная леди? — спросил светловолосый парень из окошка закусочной «Бобо», когда она подошла.
Она заказала гамбургер и молочный коктейль.
— Спасибо, — сказала она, забирая свой заказ. Он смотрел, как она осторожно отходит от окошка с сумочкой, гамбургером и стаканчиком в руках.
— Ты в здешней школе учишься? — спросил он.
— Было дело.
— То–то и оно. Кажется, я тебя там видел.
Отойдя несколько метров от окошка в тень, которую давала большая, ярко раскрашенная вывеска, она принялась за еду.
— Жарко, — произнес парень.
— И не говори. — Она отодвинулась чуть дальше.
— Когда ты закончила?
— Уж много лет тому.
— А зовут тебя как?
— Мэри Энн Рейнольдс, — с большой неохотой сказала она.
— Мне кажется, мы были в одном классе. — Он сделал приемник погромче. — Зацени–ка. — Из динамика полился и смешался со звуком дороги прогрессив–джаз.
— Узнаешь?
— Естественно. «Сон» Эрла Бостика[123].
— Да ты врубаешься.
Мэри Энн резко вздохнула.
— Что–то случилось?
— У меня язва.
— Ты пьешь капустный сок?
— С чего бы это мне пить капустный сок?
— Он язву лечит. Мой дядька всю жизнь язвой мучается, так он его литрами пьет. За ним надо в магазин здоровой пищи в Сан–Франциско ездить.
«Сон» закончился, и заиграла следующая мелодия — диксиленд. Мэри Энн допила коктейль и выбросила стаканчик в решетчатую урну.
— А куда ты теперь? — спросил парень, облокотившись о прилавок. — На работу?
— Мне сегодня к трем.
— Где это?
— Телефонная компания, — ей хотелось, чтоб он поскорее отстал; она ненавидела, когда ей докучали.
— Это далеко, другой конец города. Как будешь добираться?
— Пешком!
Парень заколебался; выражение его лица было странным. Он прочистил горло и срывающимся голосом произнес:
— Хочешь, подброшу?
— Стартуй, — ухмыльнулась Мэри Энн.
— Моя смена через пару минут заканчивается. У меня крутой «Шевроле»; он вообще–то брата, но я тоже катаюсь. Что скажешь?
— Иди змеев позапускай.
Он напомнил ей Дейва Гордона; все они одинаковые. Вытерев руки бумажной салфеткой, она оглядела себя в зеркальном окне закусочной.
