— Но хотите ли вы узнать, что на этих пластинках? Вам это интересно?
— Да, интересно.
— Послушайте, что ставит ваш друг, — из будки доносился грохот экспериментальной перкуссии Чавеса. — Можете ли вы сказать, не покривив душой, что вам это нравится? Черт подери, — вспылил он, — да бросьте вы свои тряпки. Не нравится вам эта музыка; она для вас ничего не значит.
— Дичь жуткая, — согласилась Мэри Энн.
— И что же мне с вами делать? Не могу же я заставить вас полюбить ее? — в отчаянии произнес Шиллинг.
Она испытующе посмотрела на него.
— Вам самому–то нравится?
— Нет, — признался он, — меня не интересуют эксперименты с чистым звуком.
— Что же вам тогда нравится?
— Я собираю вокальные записи. Лирические песни, романсы.
— Но продавать можете и это тоже. — Она снова принялась стирать пыль. — И что, вы правда считаете, что музыка — это важно?
— Видите ли, — сказал Шиллинг, — музыка — это моя жизнь.
— Вся ваша жизнь? — она снова остановила на нем проницательный взгляд. — Значит, для вас нет ничего важнее музыки?
— Да, так и есть, — сказал он даже немного воинственно.
Больше вопросов девушка не задавала; она услышала, приняла его слова и сохранила их в каком–то уголке сознания.
— А почему нет? — спросил он, следуя за ней от одной протираемой поверхности к другой.
— Вот и Пол такой же. Иногда мне жаль, что у меня самой нет ничего похожего.
— Почему нет?
Она пожала плечами:
— Наверное, нипочему. Кроме того, что здесь, в этом городе — ну, кто и когда слыхал о том, что вы дали Полу? Он и сам такого никогда не слышал, а ведь он музыкант.
— Поэтому я и приехал, и поселился здесь.
— Здесь живут одни придурки.
— И я придурок, потому что приехал сюда?
— Я имею в виду тех, кто тут вырос, ничего не видел и ничего не знает. Таких, как Джейк Ловет, как Дейв Гордон… и все остальные. Потягивают пивко, шатаются по кондитерским да заправкам. Но вы не такой. Вы видели достаточно, чтобы понять, что вам нужно и что вам нравится. Вы не здешний.
Она перестала протирать пыль и стояла теперь, глубоко задумавшись. Джозеф Шиллинг подошел и уверенно забрал у нее тряпку. Взяв за руку, он подвел ее к прилавку и поставил за него. Она не сопротивлялась.
— А теперь, миссис Рейнольдс, — сказал он, — послушайте, что я вам скажу. Сейчас мы с вами освоим технику продажи грампластинок.
Она кивнула.
— Итак, — он положил конверт на прилавок, — я хочу купить эту пластинку. Я пожилой покупатель. Каков ваш первый шаг?
Мэри Энн взяла пластинку и осмотрела яркую обложку с нарисованными скрипками.
— Что это? — Шевеля губами, она разобрала имя композитора. — Прокофьев.
— Сейчас мы продаем пластинку; к музыке это никакого отношения не имеет. Что надо сделать, когда клиент принес свою покупку к прилавку?
Мэри Энн наклонилась под прилавок и достала пакет для пластинок.
— Нет, — покачал головой Шиллинг, — сперва вы проверяете, не поцарапана ли пластинка. — Он показал ей, как вынимать диск, держа его за края. — Ясно?
Она повторила.
— Что дальше? — спросил он, положив пластинку.
— Теперь я кладу ее в пакет.
— Нет, теперь вы заполняете бланк, где указывается имя и адрес покупателя. — Он презентовал ей механическое перо и показал, как пользоваться машинкой, копирующей бланки. — А вот теперь вы кладете пластинку и бланк в пакет. Наша копия накалывается вот сюда. — Он насадил бумажку на штырь.
Мэри Энн уложила пластинку в пакет, разогнула ручки и, взглянув на Шиллинга, одарила его самой теплой улыбкой, какую он когда–либо видел.
— Спасибо, — сказала она и придвинула пакет через прилавок.
— Что такое? — забормотал он.
По–прежнему улыбаясь, она присела в легчайшем реверансе:
— Спасибо за покупку.
— Пожалуйста, — угрюмо пробурчал Шиллинг.
А она все улыбалась, и улыбка ее была так мила и бесхитростна, что и очаровывала его, и вселяла странную неуверенность.
— Следующий этап, — продолжил он, — это кассовый аппарат. С этим вы справитесь?
— Конечно, — не сразу ответила она.
— Что еще? — ему с трудом удавалось собраться с мыслями. — Вы знаете, где искать цены на пластинки?
— Нет.
Он вынул каталог пластинок «Шванн» и показал на прайс–лист в конце.
— Вот, все они здесь. Пока не выучите, все время сверяйтесь.
— Не желаете приобрести еще одну? — спросила она.
— Нет, — ответил он, — одной вполне достаточно, спасибо.
Она взяла верхнюю пластинку из ближайшей стопки.
— Купите вот эту. — Она прочла название. — «Шуберт. Концерт для фортепьяно в четыре руки». Купите… хорошая пластинка.
— Правда?
— Да, — подтвердила она, — очень приятная.
— Тогда, может, и куплю.
— Хотите, я ее поставлю?
— Пожалуй, — сказал он с некоторым вызовом.
Тут она показала ему язык.
— Сами поставьте; вы уже не маленький.
Шиллинг неуверенно рассмеялся.
— Ну, похоже, вы справитесь.
Резко развернувшись, Мэри Энн пошла за своей тряпкой.
В четыре тридцать из насквозь прокуренной будки показался Пол Нитц, нагруженный пластинками, которые он сложил на прилавок.
— Спасибо, — сказал он Шиллингу.
— Вам понравилось?
— Да, — ответ ил тот, — кое–что.
Шиллинг принялся раскладывать пластинки.
— Приходите в воскресенье. Я буду ставить новые вещи Вирджила Томпсона[125].
Нитц шарил по карманам.
— Я куплю вон ту, сверху.
— Пол, — резко сказала Мэри Энн, — у тебя же нет граммофона.
— Это не имеет значения.
Бросив конверты, которые ей нужно было унести в кладовую, она поспешила к Нитцу и выхватила у него пластинку.
— Нет, так нельзя. Я же знаю, как это будет. Ты будешь сидеть дома и смотреть на нее. А какой прок на нее пялиться?
— Ну ты и командирша, — пробормотал Нитц.
— Я спрячу ее под прилавок, — сказала она, — пойди и купи граммофон, а потом уж возвращайся за своей пластинкой.
Шиллинг стоял и смотрел, как она выпихивает парня на мостовую. Эта сцена казалась ему нереальной, почти сказочной; такого не бывает в магазинах. Это было даже по–своему забавно.
— Ему нужно на работу, — объяснила Мэри Энн, поспешая внутрь, — он играет боп на пианино в «Корольке».
— Из–за вас я не продал пластинку, — произнес Шиллинг, по–прежнему пребывая в некотором замешательстве.
— Послушайте… если бы он купил эту пластинку, он бы сидел дома и тупо на нее пялился. Я–то его знаю, поверьте мне на слово. Больше он никогда не купил бы ни одной пластинки; а теперь, когда он купит граммофон, он будет приходить за ними постоянно.
— Вы либо очень прозорливы, — сказал он, — либо у вас чересчур хорошо подвешен язык. Что выбрать?
Они смотрели друг на друга.
— Вы мне не верите? — спросила она.
Он нехотя улыбнулся:
— Отчасти. Но вы для меня слишком затейливая.
Эта фраза ее как будто заинтриговала.
— Затейливая? В каком смысле?
— Вы, с одной стороны, совсем молодая, неискушенная и наивная, — он внимательно на нее посмотрел, — и в то же время вы очень даже опытная. В чем–то даже беспринципная.
— А, — сказала она, кивая.
— Почему вы передумали? Почему решили прийти ко мне на работу?
— Потому что я устала работать в телефонной компании.
— И все? — не поверил он.
— Нет. Я… — Она запнулась. — Со мной много чего произошло. Тот, на кого я полагалась, подвел меня. Теперь я уже не чувствую того, что прежде — ни к нему, ни вообще.
— Тогда вы меня испугались?
— Да, — призналась он, — даже очень.
— А теперь нет?
Она задумалась.
— Нет, теперь я иначе смотрю на вас. И на себя тоже.
Шиллинг надеялся, что она сказала правду.
— Что вы сделали с теми десятью долларами?
— Отдала их Полу Нитцу.
— Значит, вы опять без гроша?
— Да, без гроша, — улыбнулась она.
— Значит, завтра вы попросите еще десять долларов?
— А можно?
— Посмотрим.
Брови ее взлетели.
— Посмотрим? Правда?
Магазин был пуст. Предвечернее солнце отсвечивало от тротуара. Шиллинг подошел к окну и встал, засунув руки в карманы. Наконец, чтобы унять разноголосые чувства, он закурил сигару.
— Выбросьте эту вонючку, — приказала Мэри Энн. — Как вы думаете, покупателям понравится этот запах?
Он обернулся.
— Если я приглашу вас на ужин, что вы скажете?
— Зависит от того, куда. — Она как будто сразу собралась, насторожилась; эта перемена не осталась для него незамеченной.
— А где хорошо кормят?
Она подумала.
— В «Ла Поблана», это на шоссе.
— Хорошо. Поедем туда.
