широкое гостеприимство грузин, гости не удивились богатому столу. От долгого пребывания на воздухе, под палящим солнцем, все устали и основательно проголодались. Поэтому упрашивать никого не пришлось. Палатка наполнилась стуком ножей и вилок, звоном бокалов, оживленным разноязыким говором: отрывисто, невнятно выбрасывали слова англичане, подобно ручью журчала речь французов, и быстро-быстро, как гурийцы, сыпали словами итальянцы.
Осмелев, Гегечкори подошел к генералу Уоккеру и шутливо сказал:
— Господин генерал, не утомило ли вас наше южное солнце? Жгучее оно у нас, кусается.
Кавалер ордена Виктории, командир бригады гордонских горцев смерил Гегечкори холодным, орлиным взглядом. Ему не понравился двусмысленный вопрос.
— Британская империя, — надменно ответил он, — владеет странами, где солнце еще жарче, чем в Грузии.
Гегечкори почувствовал себя неловко. Он украдкой взглянул на высокого, стройного генерала: «Уж не обиделся ли он?» — но все же решился возразить англичанину:
— Согласитесь, генерал, что горное солнце Грузии кое-чем отличается от солнца Индии и Африки.
— Англичанам знакомы и горы и долины, и моря и суша, — ответил вместо Уоккера командующий британскими вооруженными силами в Закавказье Корн. Подбоченившись, он поднял правой рукой бокал с шампанским, медленно отпил из него и только после этого удостоил Гегечкори снисходительным взглядом, точно пояснил ему: «Весь земной шар представляет собою одно единое государство, и мы, жители Британии, являемся хозяевами и правителями этого государства».
— Но вы еще не знаете Грузии. Когда вы познакомитесь с ней поближе, то убедитесь, что грузины отличаются рыцарским благородством и великодушием, — не отставал от англичанина Гегечкори.
«И что он к нему привязался?» — с досадой подумал Жордания. Чтобы рассеять неловкость, вызванную грубым тоном генерала, глава английский миссии Уордроп поспешил на выручку Гегечкори.
— Грузия, без сомнения, прекрасная страна, — ответил он с дружеской улыбкой. — Английская нация в лице моей сестры выказала своим переводом поэмы Руставели высокое уважение народу Грузии и его культуре[10]. Чем больше я знакомлюсь с вашей страной, тем все больше и больше она нравится мне. Грузия и сейчас прекрасна, но она достигнет еще большего расцвета, если искренне доверится Великобритании.
— Подобную же мысль я высказал в разговоре с господином президентом, — заметил Уордропу генерал Корн и повернулся к Жордания. — Сейчас особенно важно, — продолжал он назидательно, — чтобы, правительство Грузии поверило в наши доброжелательные намерения и убедилось, что где бы ни появлялся английский флаг, он неизменно несет народам свободу и благоденствие.
Гегечкори все еще неловко мялся и смущенно смотрел на Корна.
— Я уже однажды говорил вам и снова заверяю, — обратился Жордания к генералу, пытаясь вывести министра иностранных дел из неловкого положения, — что вся моя деятельность — президента и публициста, — направлена на укрепление дружбы с Англией. Мои симпатии к вашей стране оставались незыблемыми как во время войны, так и ныне. Что касается руководителя нашей внешней политики, господина Гегечкори, то его симпатии и плодотворная деятельность, направленная на укрепление дружбы со странами Согласия, общеизвестны.
— Да, это, несомненно, так, — подтвердил слова президента Ной Рамишвили.
Гегечкори очень приятно было выслушать столь лестную характеристику его деятельности.
— Если Грузия будет верной союзницей Англии, она от этого только выиграет, — заявил Уордроп.
— Мы берем твердую ориентацию на Англию. Мы, как и вся Грузия, стоим за тесное сотрудничество с Великобританией, — ответил Гегечкори и опасливо взглянул на Жордания.
Но Жордания одобрительно кивнул ему. Поощренный министр иностранных дел с большим пылом произнес тост за союз Англии и Грузии. Окончив тост, он перешел к деловой беседе с Уордропом.
— Грузия не может одна, без поддержки сильной державы, пройти через горнило испытаний. Мы просим помощи у Англии и хотим знать, что она потребует взамен. Англия — страна богатая, мы же очень нуждаемся в финансовой поддержке.
— Проведенная у вас национализация не дает возможности капиталу союзных держав прийти вам на помощь, — ответил Уордроп.
— Британское правительство неправильно информировано о сущности нашей политики, — поспешил пояснить Жордания. — Промышленные и торговые предприятия у нас не национализированы.
— Пока у нас нет твердой уверенности в этом, — заметил Уордроп.
— Поверьте мне! — убеждал его Жордания. — Если бы мы национализировали промышленные и торговые предприятия, то у нас был бы большевизм, а не демократическая республика. Ради чего тогда мы боремся с большевиками?
Считая момент подходящим, генерал Бич решил быть откровенным:
— Если вы в самом деле являетесь сторонниками Англии и боретесь с большевизмом, то почему бы вам не договориться с генералом Деникиным…
— Договориться с генералом Деникиным нам не удалось потому, что он предъявляет претензии на Сочи, Гагры и даже на Сухум…
— Вы должны временно уступить ему хотя бы Сочи, — сказал наставительно генерал и добавил: — Тогда вся Европа и Англия поверят, что ваша страна действительно борется с большевизмом. Договорившись с добровольческой армией, вы дадите генералу Деникину возможность снять с Черноморского побережья и перебросить крупные силы на север. Я говорю с вами как воин, и других мотивов у меня нет. Я хотел бы знать, могли бы вы быть полезны Англии, а значит, и нам, военным, в борьбе с большевиками?
— Полагаю, что всеми силами и средствами наша республика будет содействовать…
Заметив замешательство и растерянность на лицах грузинских министров, Уордроп снова вмешался в разговор:
— Как искренний друг Грузии, я советую вам то же самое.
— Благодарю вас, — ответил почтительно Жордания. — Мы никогда не сомневались в ваших дружеских чувствах к нам. Но если Грузия принесет такую жертву, то и генерал Деникин должен пойти в некоторых спорных вопросах на уступки.
— Несомненно. Вы правы, и мы еще вернемся к этому вопросу, — заметил Уордроп, решив покончить пока с деловыми разговорами, так как к ним в это время подходили министр юстиции и Эстатэ Макашвили с журналистами Годебанидзе и Кадагишвили.
Жордания недовольно пожал плечами.
Уордроп посмотрел на Карла Чхеидзе, который, сидя на другом конце стола, выражал благодарность старому петроградскому профессору Филимону Эристави, изъявившему согласие заведовать кафедрой античной литературы в Тифлисском университете. Рядом с Чхеидзе сидел Ираклий Церетели, поглощенный беседой с артисткой Германовой, приехавшей из России. В беседе Жордания с Уордропом он, как и Чхеидзе, не принимал никакого участия: казалось, их абсолютно не интересовали судьбы Грузии, точно они были здесь такими же гастролерами, как и Германова.
Дамы в палатке с завистью смотрели на Германову, нежно улыбавшуюся Церетели. Кто-то пустил слух, что Церетели увлечен артисткой. Слух этот не был лишен основания. Некоторые русские артисты находились тогда в Грузии и выступали в различных театрах. Для Церетели они представляли собой частицу прошлого, и он не пропускал ни одного спектакля с их участием.
Церетели каждый вечер бывал в театре, посылал Германовой цветы, ужинал с ней
