— И тетка твоя здесь? — спросил Чугунков. — Вон шагает, — махнула Машутка рукой.
— Да. Дела, — покачав головой, протянул Чугунков.
— Не дела, а безобразие, господа офицеры, одни грозят расстрелом, другие тоже. — И вдруг решительно:
— Нельзя так дальше, люди это. Снимите конвой. Пусть домой идут.
— Как! Всех? — ошарашенный требованием Машутки, спросил Назаров.
— Всех! — еще более решительно подтвердила Машутка. — Пора научиться разбирать, кто прав, кто виноват.
— Всех не соглашусь ни за что, — отрезал Назаров, — половину туда-сюда, а половину в овраг, паря, немедленно…
Машутка перевела взгляд на капитана. К нему же метнулись округленные, злые глаза Назарова/ Вместо ответа Чугунков вынул из сумки записную книжку и, остановив лошадь, прижал книжку к седлу. Вырывая исписанный листок и, не глядя на Назарова, сказал:
— Хочу спросить мнение полковника. Поезжай, доложи лично. Мы пока будем двигаться на Челябинск.
Назаров неохотно взял бумажку, неохотно влез в седло. Прежде чем ехать, сказал со злостью:
— Хуже нет, паря, когда у командира слабит. Поду мал бы, о ком разговор…
Нижняя губа капитана задрожала:
— Не ваше дело, поручик. Командир я. Делайте то, что приказано. Ждать буду до вечера, не дальше. — Провожая Назарова взглядом, добавил:
— Зверь. Вот из-за таких люди и гибнут.
Глава сорок седьмая
На первом же привале Машутка стала просить Чугункова отпустить женщин. После некоторого раздумья капитан махнул рукой.
— Ладно, пусть будет по-твоему.
Решение Чугункова было не случайным. Поражение и развал колчаковской армии заставили даже его, всегда беспечного, задуматься над своей судьбой, над тем, что происходит. И чем больше думал, тем сильнее становилось чувство отвращения к армии народных врагов, в которой служил, и страх перед будущим. Он понимал, что надо на что-то решиться. Но тем не менее он, подобно плывущей на реке щепке, не находил в себе сил повернуть к берегу.
Прощаясь, Мария Яковлевна отозвала Машутку в сторону и, крепко обнимая, сказала, что будет ждать ее каждый час и каждую минуту. — Да не задерживайся. В городе начнутся большие дела. Не опаздывай.
— Как только добьюсь своего, сейчас же приеду, — показывая на Чугункова, ответила Машутка.
Марья с тревогой посмотрела на девушку.
— Смотри, будь осторожна.
Стремясь успокоить женщину, Машутка сказала:
— Не беспокойтесь. Он ведь ничего не знает. Разговаривать будем как равный с равным.
— Но ты все-таки остерегайся, — и, еще раз крепко обняв Машутку, пошла в обратную сторону.
Чугунков был искренне рад, что снова встретился с Машуткой. Особенно сейчас, в такую трудную для него минуту, когда надо было на что-то решиться. «Ей можно довериться. Но с чего начать и как начать?» — думал Чугунков, искоса поглядывая на ехавшую рядом девушку. Он впервые видел ее в Гражданской одежде. В ней Машутка казалась проще и ближе.
Слушая рассказ девушки о болезни, о госпитале, он нетерпеливо ждал, когда она переведет разговор на то, что его сейчас волновало.
Это же беспокоило Машутку, но, боясь все испортить, она начала издалека. Показывая на заблестевшее впереди озеро, девушка сказала:
— Как бы хорошо сейчас в воду. Потом полежать на песке и снова в воду, и так до самого вечера.
Чугунков рассеянно посмотрел на озеро, потом снова перевел взгляд на Машутку.
— Хорошо, да не для нас. Мы вон какими делами заняты, — и он ткнул черенком плети по направлению идущей впереди колонны. В голосе Чугункова ясно слышалась досада. Машутка поняла, что разговор начат удачно.
— Ты давно этим занимаешься? — спросила Машутка.
— Нет, первый раз. Командир заболел, вот меня и послали. Но мне это не по силам, рука не поднимается. Когда воюешь, другое дело. А так противно и тяжело… — и он устало махнул рукой.
— Сами виноваты, — смотря на Чугункова, строго ответила Машутка, — по своей охоте подличаем и молодость ни за грош, ни за копеечку губим. Посмотришь на других, люди как люди, а мы как проклятые, каждый день только и знаем, что со смертью переглядываемся.
Чугунков только этого и ждал. Наконец она заговорила о том, о чем он в последнее время так много думал.
«Неужели, — спрашивал себя Чугунков, — и она почувствовала то же самое, что чувствую и я? Неужели этот разлад, мучающий меня, начался и у ней? У человека, который так же, как и я, вступил в белогвардейскую армию добровольно. Значит, это не случайно. А что если она хитрит?»
Выравнивая коня, он приблизился к Машутке. Его знобило.
— Скажи, Маша, могу я говорить с тобой откровенно? — неуверенно спросил Чугунков и, как бы спохватившись, добавил:
— Не выдашь?
— Бессовестный! За кого ты меня считаешь?
— За добровольца белогвардейской армии.
Машутка с укором посмотрела на Чугункова, потом сказала со злостью:
— Ты, знать, не знаешь, как меня обманывали Сумкин с Луганским. Девчонка была, вокруг пальца обвели. А ты еще смеешься…
— Но ведь красные родителей твоих убили, так это или нет?
— Неправда! — крикнула Машутка не своим голосом. — Для обмана придумали. Папа с мамой живы. У красных они. А я против них воюю. И это все подлец Сумкин подстроил. Глупостью моей воспользовался.
В словах девушки Чугунков услышал крик жестоко обманутой, протестующей души. Он понял, что Машутка не только не хитрит, но так же, как и он, рвется из проклятого тупика, в который они зашли.
— Я рад, что встретил тебя, Маша, — дружески продол жал Чугунков. — Давно хочется поговорить с надежным человеком, отвести душу. Чувствую, что иду не туда, куда надо, а вот куда повернуть — не знаю, и посоветоваться не с кем. Ясно одно: был дураком… — Чугунков замолчал, виновато посмотрел на девушку, тяжело вздохнул. Машутка взглянула на его посеревшее лицо и поняла, что и этот всегда веселый, беззаботный человек сейчас тяжело страдает, и в ее сердце впервые шевельнулось к нему сочувствие.
Как бы очнувшись, Чугунков продолжал:
— Места не найду, готов убить себя, а деваться некуда. Не к красным же переходить…
— А почему бы и нет?
— Добровольцев, говорят, там расстреливают.
— Враки, — убежденно сказала Машутка.
— Ты откуда знаешь? — удивился Чугунков.
— Раз говорю, значит, знаю.
— Вот как, — протянул Чугунков и снова замолчал.
Только на привале он стал снова расспрашивать Машутку, почему она так уверена в красных. Они сидели на бровке дорожной канавы, в стороне от конвоя. Отпущенные на весь повод лошади с жадностью ели придорожный пырей, фыркая от попадавшей в ноздри полыни. В небольшой полосе пшеницы перекликались несколько перепелов. Машутка сидела, поджав ноги под себя, Чугунков, облокотившись, полулежал. Он машинально обрывал головки пырея и отбрасывал их в колею.
— …Разве мы люди? — отвечая на вопросы Чугункова, говорила Машутка. — Посмотри назад, что там увидишь? Одни преступления. За что воюем? За кого? Говорят, наш правитель Колчак все делает по указке англичан да американцев. Если разобраться как следует, за врагов своих кладем головы. А с кем деремся? Вот они, — показывая на пригорюнившихся тютнярцев, продолжала Машутка. — Что эти люди нам сделали? Какую дорогу перешли? Если бы я была на твоем месте, минуту не стала бы их держать.
— Свою голову тоже жалко. За это не похвалят.
— Но не мучить же и убивать неповинных людей из-за страха за себя. Пора одуматься.
Чугунков сел, вынул сигарету, закурив, угрюмо посмотрел на девушку.
— Дай подумать до вечера, а заодно скажи, куда ты меня зовешь?
В голове Машутки мелькнуло подозрение: может, не случайно Чугунков откладывал решение до вечера. «А вдруг предаст», — подумала она. Но его задумчивый вид и растерянная улыбка успокоили.
Под вечер конвой подошел к Казачьей станице. Село было забито беженцами. Особенно много их толпилось на базарной площади. Собравшись кучками, они уныло смотрели на отступающие по тракту обозы и тыловые учреждения, на вновь прибывающих беглецов.
Оставив конвой и арестованных на окраине станицы, Чугунков с Машуткой поехали на площадь. Здесь их окружили жадные до новостей беженцы. С горящими от нетерпения глазами они спрашивали о положении на фронте, надеясь получить от офицера давно ожидаемое известие о наступлении белых. Но Чугунков не стал отвечать на вопросы и отослал любопытных к станичному атаману, уверив, что тот знает все.
В конце площади Машутку окликнули, обернувшись, она увидела семенящего к ней Егора Матвеевича.
— Маша! Вот где бог дал свидеться, — кричал он, под бегая к девушке, — гляжу и не верю, ты это или не ты, по том посмотрел на господина офицера, вспомнил, гнедого-то он хотел отобрать. Свои, значит, вот радость. А мои лошади с барахлишком вон там, в переулке. Отступаем. Может, поможете чем. Хорошо бы вагончик достать, уж больно умучились.
