У смерти на примете
Когда шесть круглых дул нацелено,Чтоб знак дала Смерть-командир, —Не стусклена, не обесцененаТвоя дневная прелесть, мир!
Что за обхватом круга сжатого,Доступного под грузом век?Тень к свету Дантова вожатогоИль червь и в атомы навек?
Но утром клочья туч расчесаны;Пруд – в утках, с кружевом ракит;Синь, где-то, жжет над гаучосами;Где айсберг, как-то, брыжжет кит.
Есть баобабы, и есть ландыши...Пан, тропы травами глуша,Чертежник древний, правит план души...Да! если есть в мозгу душа!
И если нет! – Нам одинаковоВзлетать к звезде иль падать к ней.Но жердь от лестницы Иакова,Безумцы! вам всего ценней!
Да! высь и солнце, как вчера, в ней... НоНе сны осилят мир денной.И пусть шесть круглых дул уравненоС моей спокойной сединой.
24 июня 1923
Домовой
Опять, опять, опять, опятьО прошлом, прежнем, давнем, старом,Лет тридцать, двадцать, десять, пятьОтпетом, ах! быть может, даром!
Любимых книг, заветных лицГлаза, страницы, строфы, всклики;Гирлянды гор, ступни столиц,Муть моря, плавни повилики...
В земной толпе – я темный дом,Где томы, тени, сны, портреты;Эдгаров Янек – я; за льдом —Ток лавы, памятью прогретый.
Но дом живет, волкан горит,С балкона – песни, речи, сплетни:Весенний верх сухих ракит,В одежде свежей плющ столетний!
Лишь домовой, таясь в углу,Молчит в ответ пустым гитарам, —Косясь на свет, смеясь во мглу, —О прошлом, прежнем, давнем, старом.
3 сентября 1922
Ариадне
Слышу: плачут волны ЭльбыО былом, о изжитом;Лодки правят, – не на мель бы;Пароходы бьют винтом;
Слышу, вижу: город давний,Башни, храмы, скрип ворот.Гете помнящие ставни,Улиц узкий поворот;
Вижу: бюргеры, их жены,Стопы пива по столам, —Ужас жизни затверженной,Дьявол с Гретхен пополам.
Там, где Эльбы полногрудойДва сосца впились в мосты,Там, задавленная грудойВсех веков немецких, – ты!
Ты, с кем, два цветка, мы висли,Миг, над пропастью двойной,Ты, с кем ник я, там, на Висле,К лику лик с Земной Войной.
8 июля 1923
Мертвец
Как странно! Круг луны;Луг белым светом облит;Там – ярки валуны;Там – леса черный облик.
Все, что росло в былом,Жизнь в смене лет иначит:Храм прошлых снов – на слом,Дворец жить завтра – начат.
А лунный луч лежитВесь в давних днях, и в этомБылом мертвец межиВедет по травам светом.
Ведет, как вел в века,В сон свайных поселений,Чтоб в тайны Халд вникал,Чтоб Эллин пел к Селене.
Что годы! тот же он!Луг в светоемы манит;Тот бред, что был сожжен,Вновь жжет в его обмане.
Как странно! Лунный круг,Банальный, бледный, давний...И нет всех лет, и вдругЯ – с Хлоей юный Дафнис!
28 августа 1923
Так вот где...
Так вот где жизнь таила грани:Стол, телефон и голос грустный...Так сталь стилета остро ранит,И сердце, вдруг, без боли хрустнет.
И мир, весь мир, – желаний, счастий,(Вселенная солнц, звезд, земель их),Испеплен, рухнет, – чьи-то части, —Лечь в память, трупа онемелей!
Я знал, я ждал, предвидел, мерил,Но смерть всегда нова! – Не так лиКураре, краткий дар Америк,Вжигает в кровь свои пентакли?
И раньше было: жизнь межилаПути, чтоб вскрыть иные дали...Но юность, юность билась в жилах,Сны, умирая, новых ждали!
И вот – все ночь. Старик упрямый,Ты ль в сотый круг шагнешь мгновенно?А сталь стилета входит прямо,И яд шипит по тленным венам.
Я ждал, гадал, как сердце хрустнет,Как рок меж роз декабрьских ранит...Но – стол, звонок да голос грустный...Так вот где жизнь таила грани!
16 ноября 1923
Два крыла
После тех самых путей и перепутий,Мимо зеркала теней, все напевы в мечтах,Под семицветием радуги медля в пышном приюте,Где девятой Каменой песнь была начата, —
Я роком был брошен, где миг всегда молод,Где опыты стали – не к часу, в тени,Где дали открыты на море, на молы, —В такое безумье, в такие дни.
Здесь была наша встреча; но разные виденияЗа собой увлекали мы с разных дорог:Рим и мир миновал я, ты – первое предупреждениеОбъявляла, вступая в жизнь едва на порог.
Но в оклике ль коршунов, в орлем ли клекотеМы подслушали оба соблазн до высот,Словно оба лежали мы, у стремнины, на локте, иБыли оба бездетны, как стар был Казот.
И в бессмертности вымысла, и в сутолоке хлопотной,И где страсть Евредику жалит из трав,Ты – моя молодость, я – твоя опытность,Ты – мне мать и любовница, я – твой муж и сестра.
Два крыла мощной птицы, мы летим над атолламиК тем граням, где Полюс льды престольно простерИ над полыми глубями в небе полное полымяБродит, весть от планеты к планетам, в простор!
24 марта 1923
Пятьдесят лет
Пятьдесят лет —пятьдесят вех;пятьдесят лет —пятьдесят лестниц;Медленный всходна высоту;всход на видуу сотен сплетниц.
Прямо ли, криво лилестницы прыгали,под ветром, под ношей ли, —ярусы множились,Узкие даливдруг вырастали,гор кругозорынизились, ожили.
Где я? – высоко ль? —полвека – что цоколь;что бархат – осоканизинных болот.Что здесь? – не пьяны льмолчаньем поляны,куда и бипланыне взрежут полет?
Пятьдесят лет —пятьдесят вех;пятьдесят лет —пятьдесят всходов.Что день, то ступень,и стуки минут —раздумья и труд,год за годом.
Вышина...Тишина...Звезды – весть...Но ведь знаю,День за днембудет объемшире, и есть —даль иная!
Беден мой след!ношу летзнать – охоты нет!ветер, непрошен ты!Пусть бы путь досягнутьмог до больших границ,прежде чем ницринусь я, сброшенный!
Пятьдесят лет —пятьдесят вех;пятьдесят лет —пятьдесят лестниц...Еще б этот счет! всход вперед!и пусть на дне —суд обо мнемировых сплетниц!
27 ноября, 15 декабря 1923
Бреды
На рынке белых бредов
День, из душных дней, что клейменына рынке белых бредов;Где вдоль тротуаров кайманылежат как свертки пледов;Перекинутый трамваем, гдегудит игуанадон;Ляпис-надписями «А. М. Д.»крестить пивные надоИ, войдя к Верхарну, в «Leg Soirs»,в рифмованном застенкеЖдать, что в губы клюнет казуар,насмешлив и застенчив.
День, из давних дней, что ведомы,измолоты, воспеты,Тех, что выкроили ведунызаранее аспекты,Сквасив Пушкина и тропикив Эсхиле взятой Мойрой,Длить на абсолютах трепакипод алгоритмы ойры,Так все кинофильмы завертев,что (тема Старой Школы)В ликах Фра-Беато скрыт вертеп, —Эдем, где Фрины голы!
День, из долгих дней, не дожитых,республика, в которой,Трость вертя, похож на дожа тына торном Bucentoro,И, плывя, дрожишь, чтоб опухольщек, надувавших трубы,Вдруг не превратилась в выхухольбольшой банкирской шубы,И из волн, брызг, рыб и хаоса, —строф оперных обидней,Не слепились в хоры голосалирических обыдней!
14 июня 1922
Ночь с привидениями
Вот снова, с беззвучными стуками кирок,Под пристальным надзором все тех же планет,Ночь, зодчий со стражей теней при секирах,Принимает свой труд, тот, что в тысячах лет.
В темь опускают беспросветные плиты,Все ломки мрака на земле обедня;Уже, копья к ноге, древних Афин гоплитыСторожат фундамент завтрашнего дня.
По темным ступеням лестницы, еще возводимой,Всходит вверх, – взглянуть на былое, – Шекспир;У подножья, в плащах (цвет омертвелого дыма),Вольтер, Гоббс, Ницше (с сотню их) сели за пир;
В зале, пока без плафона, точно черти взволновались:Старомодные танцы, вялый вальс-глиссе;То – перегорбленный Гейне, то—подновленный Новалио,Федра в ногу с Татьяной, пьяный и по смерти Мюссе.
Гул кирок не молкнет, но глух, что хлопушки,Гуд масс возносимых, что шелесты шин;И горестно смотрит, в руке цилиндр, Пушкин,Как в амбразуре окна, дряхл, спит Фет-Шеншин.
Ночь, зодчий упорный, спешит, взводит купол;Бьет молот; скрипит перекинутый блок...А в полоске зари, как на сцене для кукол,На тоненькой ниточке Александр Блок.
24 июня 1922
