Перед ними, уходя в безбрежность, колыхался прозрачной пеленой лунный свет.
— А завтра — о, счастье — наш островок оторвется и уплывет вдаль. Мы снова вместе, и я позабыла все, что не ты, и ты позабыл все, что не я. О, счастье!
— Протяни на свет кончики твоих пальцев: видишь, на них расцвели лунные цветы. Сплети мне из них венок!
— Я обо всем забыла, что не ты, любимый! Разве не отослала я прочь бедных, когда они пришли к нам за мукой? Я поступила так впервые, и только потому, что деньги нужны нам для нашего путешествия; значит, это не грешно. Ведь религия требует, чтобы мы сперва выполняли свой долг, а уж потом служили богу. Мой долг это ты, ведь я люблю тебя.
— А я тебя, о Альба!
— Никогда я не была так уверена, что ты любишь меня, милый, и что мы будем вечно счастливы.
— О, счастье!
— …Почему соловей замолчал, когда мы целовались?
— Я не слышала, как он замолчал, о любимый, наши поцелуи были так самозабвенны. Но теперь мне кажется, что он рыдал все слаще, все безнадежнее, а потом вскрикнул… И вот он лежит…
— Умер!
— Давай прикроем его листьями. Нам остается только позавидовать ему: ведь он умер от любви.
— И я умру от любви, Альба!
— Тебе это не поможет. Знай, я и мертвого не отпущу тебя… Видно, мы уже оторвались от нашей привычной земли — посмотри, вон там, среди лунного пейзажа, восходит красное солнце.
— Как ярко расцвело небо! Какой-то неведомый город с волшебными дворцами вырисовывается черным силуэтом на его багрянце. Скажи, родная, тебе не хотелось бы попасть туда?
— А вдруг это пожар?
— Пожар! Что горит? Где?
— В городе. Послушай! Уже бьют в набат, а вот и дым. Он поднимается откуда-то левее собора, возможно, что с Корсо… А может быть, и откуда-то пониже.
— Альба! Это гостиница горит!
— Я боялась напугать тебя…
— Горит гостиница, где я живу. Там хватятся меня. Мы погибли. Что делать?
— Ступай туда, покажись им.
— Бежим, Альба, бежим, не дожидаясь утра.
— Нас вернут. И бог знает, что подумают.
— Что же делать? Что делать?
И так как она молчала:
— Нет! Я пойду туда. Прощай! Пойду вдоль реки и перелезу через садовую калитку.
— У реки будут брать воду, тебя наверняка увидят. Ступай лучше по Корсо. Там будет много народа. Все перепуганы, на тебя не обратят внимания. Ступай, милый! Теперь мы свидимся снова для того, чтобы соединиться навеки…
— Навеки!.. — откликнулся Нелло.
Уже у ратуши тянуло дымом. Подальше, на Корсо, толпился народ, частично заполняя и площадь. На паперти собора стояла кучка людей. Нелло напрасно в тревоге искал какое-нибудь знакомое лицо. На площади ни огонька. Столб огня над крышами, к которому тянулись все шеи, бросал багровый отсвет, и на его фоне еще чернее казались темные силуэты толпящихся людей. Нелло Дженнари жался к стенам домов. Перед входом на Корсо, где была невероятная давка, он подпрыгнул и, расталкивая соседей, закричал:
— Дорогу! Дорогу адвокату Белотти!
— Кому он нужен, этот шут гороховый! — послышался с соборной паперти голос Галилео Белотти. — Зачем давать дорогу адвокату, если нам не удалось пройти. Что он, важнее нас, что ли?
— Адвокат уже у гостиницы, — сказал кто-то в толпе.
— Я знаю, — в отчаянии крикнул Нелло. — Он послал меня с поручением, и я спешу к нему обратно.
— Адвокат не может давать никаких поручений, — сердито отрезал слесарь Фантапие. — Лучше бы вместо вас, актеров, он выписал для города паровой насос. А теперь мы все сгорим.
— На помощь! Наши боа из перьев! Наши шляпы! Их раздавят!
Обе сестры Перничи пронзительно визжали. Они тащили в руках все содержимое своей мастерской.
— Твоему адвокату теперь крышка! — взревел мясник Чимабуэ. — Он проиграл дело в суде, и ведро останется у дона Таддео. Поди-ка сюда, комедиант, я тебе покажу адвоката!
Когда Нелло отступил к соборной паперти, рядом послышался чей-то до жути вкрадчивый голос:
— Не верьте актеру, адвокат не давал ему никаких поручений. Он убежал, когда начался пожар. Нет, как ни странно, он убежал за минуту до пожара; я видела, как он прошмыгнул мимо.
Нелло в ужасе оглянулся; синьора Камуцци сверху жадно смотрела ему в глаза. И так велика была ее ненависть, что у него перехватило дыхание. «Я пропал!» — подумал он, оцепенев.
— Вы и в самом деле полагаете, — спросил стоявший рядом синьор Джордано, — что весь город может сгореть?
— Ради бога, не говорите этого, — взмолился коммерсант Манкафеде, потирая себе ноги; в спешке он забыл надеть кальсоны. — У меня склад не застрахован. И мой дом загорится первым.
— Но ведь дом защищен колокольней. Как может проникнуть туда огонь? — возразила синьора Камуцци, пожимая плечами. А мамаша Парадизи припала к плечу коммерсанта колышащимися телесами.
— Мой Изидоро, когда огонь уничтожит наши дома, мы вместе уйдем куда глаза глядят и начнем новую жизнь.
— А как же ваши дочери? — осведомилась синьора Камуцци.
Но мамаша Парадизи только отчаянно махнула рукой.
— Бог не оставит их своей милостью. Ах! Ах! Боюсь, мой Изидоро, что пожар послан нам в наказание, мы были слишком счастливы без благословения церкви.
Кавальере Джордано тоже ломал руки.
— Какая незадача, если сгорит ратуша. Ведь на ней предполагалось повесить мемориальную доску в мою честь.
— Мемориальную доску! — отозвался булочник Крепалини, подняв вверх свое багровое лицо с оскалом щелкунчика. — Стало быть, вы не знаете, сударь, что магистрат отклонил сегодня это предложение? Да, да, времена адвоката миновали, он проиграл дело в суде. Теперь никто не станет по его указке вешать мемориальные доски в честь какого-то проходимца.
— Проходимец? Это я-то? Да у меня собственный дом во Флоренции, он доверху набит всякими подношениями от коронованных особ и…
Тут Ноноджи непочтительно толкнул старика. Пробравшись к Савеццо, который стоял у стены собора, скрестив руки на груди, цирюльник зашептал ему:
— Мазетти обнаружил, что это поджог. Подожгли наружную деревянную лестницу, что ведет на балкон. Он сказал это Аллебарди, с которым они стоят у насоса, а уж Аллебарди…
И Ноноджи заплясал на месте — ему не хватало воздуха.
— Ну? — спросил Савеццо, зловеще кивая головой.
— …послал меня к вам — спросить потихоньку, что делать, объявить ли, что это поджог. Потому что дона Таддео нигде не видно. А с тех пор как с адвокатом вышел такой конфуз, вы, синьор Савеццо, самое главное лицо в городе!
И Ноноджи, склонившись до самой земли, описал рукой изящный полукруг. У Савеццо разошлись нахмуренные брови, губы невольно расползлись в улыбку, открыв черные зубы, глаза
