и извлекал из захваченного им с собою архива целые страницы моих речей в Государственной думе, сказанных в защиту Китайско-Восточной дороги при нападках со стороны обычных моих оппонентов. Такие извлечения были прямым откровением для моих слушателей. Только из этих застольных передач они узнавали о том, какой труд несу я в их интересах, и в особенности бывало трогательно слышать отзывы на такие «новинки» от рядовых офицеров, попадавших на наши завтраки либо обеды с тех или иных станций.
Они не читали, вероятно, ни одной думской стенограммы и не имели понятия о том, что говорилось даже в Думе третьего созыва, с какой клеветой подчас приходилось мне иметь дело и какой труд выносил я, защищая их правое дело перед народными представителями, нападавшими либо на ни в чем не повинных маньчжурцев, либо обвинявших правительство в том, что оно зря тратит «народное достояние». Помню такой случай.
Генерал Чичагов просил моего разрешения пригласить к позднему обеду одного командира батальона, занимавшего, вот уже четвертый год, одну из самых трудных и неудобных позиций в смысле охраны дороги от возможных нападений и дурного состояния расположения его батальона. При нем пришлось прочитать только что выдержанную мною стычку, весною, по смете, связанной с исчислением кредитов на содержание дороги. Сначала был прочитан список речи Некрасова с его сдержанными по форме, но обидными по содержанию инсинуациями о деятельности маньчжурцев.
Не слыхавший ничего подобного полковник едва сидел на месте. Пот скоплялся каплями на его лице, и он все прерывал чтение словами: «Да как же это так? Кто же допускает, чтобы нас оскорбляли, и как же никто не поднял голоса в нашу защиту? Ведь военным людям нужно драться и защищать свою честь».
Генерал Чичагов все успокаивал его словами: «Подождите, полковник, дайте дочитать до конца, a потом вы услышите и защиту вас, и нас всех».
Когда была прочитана моя ответная речь, полковник просиял и, обращаясь ко мне, сказал только, не скрывая слез:
«Ваше высокопревосходительство, а его величество знает, что вы сказали? У него была ваша речь? Не могу ли я получить у вас эту речь, чтобы прочитать ее моим людям? Они должны знать, какие это маньчжурцы и как царский министр защитил нас».
В ответ его начальник, командир округа, передал ему мой приказ, при вступлении моем на территорию железной дороги, охраняемую Заамурским округом, который не дошел еще до полковника. Он громко прочитал его, перекрестился и сел на свое место, сказав только: «Ну, теперь я никаких думских речей читать больше не стану, а раздам всем людям этот приказ шефа и царское спасибо нам за маньчжурскую службу».
В Харбин я приехал в воскресенье, 11 октября. Был чудный, яркий, солнечный, слегка морозный день. Железнодорожный вокзал был заполнен народом. Огромная толпа стояла за вокзалом, потому что допуск на перрон, во избежание толкотни, был допущен только по билетам.
На первом месте, в числе представлявшихся мне, находились два китайских дао-тая Гиринской и Хейлутзянской провинций. Приветственную речь на китайском языке, тотчас же переведенную на очень хороший русский язык, произнес первый из этих двух сановников; в состав территории, ему подведомственной, входил и город Харбин. Его коллега, по имени Ли, отлично владевший русским языком, не хотел взять на себя роли представителя китайской власти (по объяснению генерала Хорвата) по чисто политическим соображениям, потому что он относился вообще отрицательно к русским, и не пропускал случая, чтобы чинить дороге всевозможные неприятности, и вел прямую интригу против нас всяческими путями, наставляя германского и американского консулов против нас. От последних исходили все затруднения, которые мы испытывали в ту пору, в частности в деле организации городского управления города Харбина.
Сущность речи гиринского генерал-губернатора сводилась к тому, что, исполняя повеление своего повелителя, его величества богдыхана и его правительства, он приветствует, в моем лице, представителя могущественнейшего соседа Китайской империи — российского императора и, вместе с тем, того русского сановника, которому государь император России поручил быть главным начальником всей территории Китайско-Восточной железной дороги, которую его величество богдыхан признал возможным, для пользы своего народа, передать временно в управление российской власти.
Будучи ежедневным свидетелем мудрого исполнения всеми русскими учреждениями тех обязанностей, которые они приняли на себя по уполномочию китайского правительства, — он, генерал-губернатор, свидетельствует мне о том, что русская власть действует во всем согласно с заключенным договором, одинаково ограждая права как русского, так и китайского населения в полосе дороги, и вносит всюду порядок, благосостояние и справедливость. Он просит меня засвидетельствовать это моему повелителю и выражает свою надежду, что так будет продолжаться и впредь, и, со своей стороны, заверяет высокое русское правительство в том, что он никогда не перестанет идти навстречу справедливых желаний, если бы только для этого потребовалась помощь и защита дороги от каких бы то ни было несправедливостей.
Я ответил ему тут же, в таких же любезных выражениях, сказав, что я не сомневаюсь в том, что моему повелителю, государю императору, будет особенно отрадно узнать такую оценку трудов подведомственных ему, через меня, русских железнодорожных организаций. Я добавил, что я счастлив тому, что имел личную возможность убедиться, насколько успел в короткое время развиться и укрепиться в своем благосостоянии обширный край, прорезанный железною дорогою, как отрадно мне было видеть несомненные доказательства проявления мирной и дружной жизни русского населения в полосе дороги с китайским населением, как трогательно было мне видеть русских детей, посещавших вместе с китайскими детьми русскую школу в некоторых пунктах. Под конец я принес лично генерал-губернатору мою благодарность за его любезное и справедливое отношение ко всему русскому управлению, подчеркнув особенно, что от начальника дороги я уже успел неоднократно выслушать, что с его личной стороны мы встречаем только справедливость и самое широкое проявление готовности идти нам навстречу в наших начинаниях и желали бы только одного: чтобы везде высшая на местах китайская власть руководствовалась теми же началами.
По мере моего ответа все участники этого представления все больше и больше складывали свои руки на груди и вдыхали в себя воздух в знак удовольствия и почета ко мне, а когда я выразил мое желание, тотчас после окончания приема, приехать к ним с ответным визитом, тот же дао-тай просил от своего имени и имени своего коллеги назначить
