мятой разваливающейся лорикой[177].
Беззубое лицо старика ухмыляется. Он подносит к губам глиняную кружку с отколотым краем и цедит разбавленное пиво в дряблый синюшный рот.
Хи. Хи-хи. Хи-хи-хи.
Детский смех всё не умолкает. Всё звенит на одной высокой безумной ноте.
Боги!!! Сделайте же что-нибудь с этой тварью!
— Здравствуйте, сеньор де Вико. Пройдите вот сюда, да в мастерскую. Всё уже готово, не достаёт только вас. Как ваше самочувствие? Что-то вы бледны сегодня? Ах, плохо спалось. Бывает-бывает. Сам порой не могу уснуть. Но у меня есть чудесное средство: пять капель в подогретое молоко и спите всю ночь как младенец, — мерзкий голос знаменитого художника чугунным молотом долбит по голове. — Садитесь. Да не на пол, бог с вами, кондотьер, — гнусный смешок. — Я специально для вас попросил слуг установить это восхитительное мягкое кресло в форме коня. Да-да. К окну. Там лучше освещение. Чудесно. Сегодня прекрасный свет. Он так подчёркивает ваши благородные черты. Вы просто созданы для него, а он для вас…
Бо-о-оги!!! Дайте сил!
Зачем я только дал согласие на эту глупость!
Или лучше дайте мне меч, я заколю этого тупого попугая! И затолкаю все пёстрые перья с его берета ему в з…
— Сеньор, познакомьтесь, это Артезия Джунлески. Её отец — мой добрый друг. Артезия сделает с вас несколько набросков, пока я работаю над основным портретом. Она чудесная ученица. Уверен, у неё большой талант и славное будущее. Да-да, видели бы вы её «Сусанну и старцев».
Расплавленная лава огненных волос под изумрудной сеточкой, строгое платье переливается оттенками молодой смоквы, внимательные живые глаза цвета кипящего мёда в окружении пушистых опахал рыжих ресниц, волнующая линия упрямых губ…
— Что вы так смотрите на меня, сеньор, точно увидели призрак? — голос девушки звучит резко, почти на грани приличия. В нём сквозит вызов.
— Вы очень похожи на мою бывшую жену.
— Что с ней стало?
Бесцеремонный вопрос на несколько мгновений повисает в воздухе.
— Она…Она умерла.
— Простите, — Артезия не прячет глаз, в ней нет и тени раскаяния или смущения, — и примите мои соболезнования.
— Пустое. Столько воды уже утекло с той поры… Я успел забыть…
Густой запах масла грязными когтями блудливой кошки скребёт где-то на самом дне желудка. Пары скипидара выкручивают резким спазмом измученное бессонницей и алкоголем нутро, давят на лоб терновым венцом. Серебряная игла-стержень противно скрежещет по листу, вгрызаясь в тонкий пергамент, словно заходит ему под кожу, в каждый волосок на ней.
Боги, остановите её, кто-нибудь! Прекратите эту чудовищную пытку!
— Сеньор Арсино, вам нехорошо? Хотите воды или, может, вы предпочтёте вино?
Опять этот хриплый петух раскрыл свою поганую пасть!
— Вина, если можно… И откройте, пожалуйста, окно.
Горячие пряные капли алой влаги падают в гортань, точно дождь в пустыню Игрипта, испаряясь ещё на подлёте. Сладостный поток — лекарство для больной души. Капли стекают по пшеничным усам, льются по подбородку, орошают белый воротничок батистовой рубашки, впитываются в чёрный дублет. Карминовые и густые — точно кровь.
— Вам говорили, что красный вам к лицу? — девушка отрывается от рисования и пронзительно смотрит на кондотьера. — Это определённо ваш цвет, а ещё цвет жжённой кости и, пожалуй, дымный серый.
— Не забудьте про коричневый — цвет дерьма. Его тоже хватает на полях сражений. И золотой, обязательно добавьте золота. Без этого презренного металла картина будет неполной…
Девушка брезгливо кривит упрямый рот.
Художник долго хохочет, утирая испачканные в краске руки о бока потрёпанных бриджей:
— Видит Мадонна, Сеньор Арсино знает толк в хорошей шутке!..
Солнечный блик торопится взобраться с пола на высокий светлый потолок с изящной фреской, искусно имитирующей лепнину. Луч скачет по букетам увядших цветов, старинным палашам, гипсовым слепкам кистей античных статуй, мраморным бюстам эпохи империи, карнавальным маскам кошек и шутов, застывает на бронзовом черепе младенца, расписанном белым лилейником: личина смерти пронзительно скалится свинцовой эмалью крошечных молочных зубов. В пустых глазницах маски паук свил пыльную паутину и замер, поджидая беспечную жертву.
Боги, кто повесил сюда этакую мерзость!
— Джованни, малыш, что ты здесь делаешь? Немедленно брось эту каку! Стой, Джованни, стой! О Мадонна, да остановись же ты, ради бога! Тереза, Тереза, где ты, глупая курица? Эта нянька вечно где-то пропадает! Простите, сеньор Арсино. Он это не нарочно. Простите.
Глупый петух прозевал момент, когда к нему в мастерскую забрёл сорванец лет трёх от роду. Мальчишка, растопырив розовую пятерню, залезает ею в свежий масляный этюд.
Маэстро Рафаэлло бросается к ребёнку. Розовощёкий ангелок заливисто смеётся и убегает от художника, оставляя всюду на драгоценных портьерах грязные следы крошечных ручонок. Джованни мячиком несётся по мастерской, сшибая вазы и сухоцветы. Ворох набросков шумным водопадом рушится на пол. Задорный смех малыша буравчиком ввинчивается в гудящий череп.
— Фарнарина! Любовь моя, приди ко мне, Фарнарина! Наш негодник совсем отбился от рук. Фарнарина, мне нужна помощь! Фарнарина, у меня модель, я не могу отвлекаться! О Мадонна, что же ты творишь, Джованни!
Старое палаццо молчит, точно кот, затаившийся на большой мышиной охоте. Детский смех бьётся в оконных стёклах беспечной бабочкой-однодневкой, звенит среди хрусталя и меди подсвечников, эхом гудит в каминном дымоходе. Ненавистный саттанов смех, от которого ломит челюсть!
Артезия смеётся вместе с Джованни, показывая всему миру идеальные перлы зубов и розовую улитку влажного языка…
Хвала всем богам! Наконец-то маленький бесёнок схвачен. Юркой рыбкой он трепыхается на крючке неловких отцовских рук.
Теперь мастерскую оглашает громкий недовольный рёв, вибрирующий, словно лезвие огромной двуручной пилы.
— И-и-И-и-И-и-И-и-И!
— И-и-И-и-И-и-И-и-И!
— И-и-И-и-И-и-И-и-И!
— Простите, сеньор Арсино, я ненадолго отлучусь. Мне надо найти кого-нибудь из слуг. У меня такое чувство, что в доме сегодня чума или пожар. Никого не могу дозваться. Простите, ради бога, за неудобство. Я скоро вернусь. Артезия, пожалуйста, не отвлекайся, продолжай работу.
— И-и-И-и-И-и-И-и-И!
Чёртов младенец! Саттаново семя! Он сведёт с ума даже святого!
— Вы не любите детей? — ученица художника бросает равнодушную фразу. Скорее утверждает, чем спрашивает.
— А вы?
— Я не замужем.
— Сколько вам лет?
— Такое неприлично спрашивать у девушки. Впрочем, не мне читать вам морали, с вашей-то репутацией, — густой мёд кипит в её зовущих, манких глазах. — Мне двадцать: по мнению отца, я перестарок.
— Разве у вас нет сердечной привязанности?
— Моя жизнь посвящена искусству, — лукавая улыбка тонет в уголках рта Артезии. — Семья Джунлески не богата. Скажем прямо, в глазах окружающих я — незавидная партия. Жена-художница — горе в семье. Быт безжалостен к служению музам. Так что женитьба не для меня. Я слишком люблю творить.
— Сотворите что-нибудь со мной, прелестная сеньорита…
Солнечный
