Бывали дни, когда его присутствие попросту вымораживало меня. Его забота была почти невыносима. Я чувствовала себя виноватой. Я была виноватой. А его сочувствующий взгляд и вечная поддержка лишь сильнее разжигали мою ненависть к самой себе. Мне хотелось, чтобы на меня орали, чтобы наказали, чтобы… сделали хоть что-нибудь. Но все вокруг лишь жалели меня, пытаясь окутать в один сплошной кокон из ласк и тепла.
И если с родителями я ещё держалась, то Нечаева я натурально изводила, пытаясь вывести хоть на какие-то эмоции, кроме этой приторной заботы. В итоге даже добилась своего, в один прекрасный вечер доведя его до белого каления. Плохо помню, о чём именно мы кричали тогда, но закончилось всё неожиданными признаниями.
Илья вцепился в свою голову, воскликнув в сердцах:
— Что я должен сделать, чтобы ты меня простила?!
Я заторможено моргнула, растерянно приоткрыв рот, плохо понимая, про что он вообще говорит.
— Простила? — повторила за ним.
— Да, я всё понимаю, что такое… не принять.
Тряхнула головой, разом утеряв половину своей злости.
— Ты о чём?
Илюха резко вздёрнул голову, а потом заметался по комнате, с чувством заламывая руки.
— В ту ночь я просто был обязан находится рядом с тобой, никогда не прощу себе тот корпоратив…
После чего с чувством врезал по стене, и рамка с нашей фотографией, не выдержав накала страстей, полетела вниз, разбившись на кучу мелких осколков.
— Это к лучшему, что тебя там не было, — осторожно заметила я, до сегодняшнего дня не подозревая, какие чувства раздирают мужа на части. — Вместе нам было бы сложнее. Твоя боль, моя…
Нечаев нахмурился, словно не веря услышанному, а я продолжала:
— Единственный, кто виноват, это я…
— Не смей! — хрипло воскликнул он, подскакивая ко мне. — Не смей так говорить. Ты не виновата, но так произошло.
— Нет! Виновата, — выкрикнула и попыталась оттолкнуть его, но Илья не поддался, оставшись стоять на месте. — Я должна была понять, должна была почувствовать, должна была…
Крики постепенно перешли в истерику. Громкую и безобразную. Родители за стеной сходили с ума, пока я изливала всю свою боль Нечаеву. Смешно, но сквозь слёзы я убеждала его уйти, бросить меня, начать жить новой жизнью, думать о себе… А он стоял и молчал, периодически перехватывая мои руки при очередной попытке ударить его.
Когда же я выдохлась и, обессиленная, рухнула на кровать, он всё ещё был рядом.
— Не прогоняй меня, — уже под самое утро попросил Илья. — Пожалуйста. Я не хочу жизни без тебя…
***
После разговора с Ильёй стало чуточку легче.
Но к жизни меня вернуло вовсе не это, а звонок заведующей, деловым тоном поинтересовавшейся у меня:
— Оклемалась? Вот и нечего себя жалеть. Работать надо.
И я действительно без всяких раздумий согласилась на всё.
Илья был в ярости.
— Ты месяц еле на ногах стоишь! Не спишь и не ешь! Какая, на хер, больница?!
Ругаться в ответ я не стала, признавая правоту мужа. При этом прекрасно осознавая другое:
— Я просто с ума здесь сойду. Пожалуйста. Меня воротит от всех этих сочувствующих вздохов, — к слову, от воспоминаний аж передёргивало: накануне к нам приезжала Гелька, искренне пытавшаяся лечить меня мороженым и душевными разговорами.
Наверное, меня можно было счесть неблагодарной, но все они пеклись обо мне, и лишь одна я скорбела отнюдь не о своём неслучившемся материнстве, а о реальных потерянных детях. Даже Илья и тот больше думал обо мне, чем о наших мальчиках.
— Всё закономерно, — попыталась вразумить меня Чуганова. — Так природой заведено. Самка думает в первую очередь о потомстве, а самец о…
— Вот только я не самка! — резко оборвала подругу. — А он не самец! И плевать я хотела на вашу природу…
Ангелина надулась, но сдержалась от резких замечаний, видать решив, что я всё-таки не в своём уме.
Они все так считали.
И вот теперь, почти после двухмесячного затворничества, я засобиралась на работу… в детское отделение.
— Нина, — тягостно вздохнул Илья, пытаясь найти правильные доводы, — не думаю…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А я тебя и не спрашиваю, — скрестив руки на груди, возразила отважно. — Я люблю тебя… но решу сама.
Заявлять такое было страшно, и не потому, что Нечаев мог бы напомнить мне, что значит быть «замужем» (хотя обычно он такой фигнёй не страдал), но все мы прекрасно знали, к какой катастрофе уже однажды привела моя самостоятельность.
Он гневно заиграл желваками, явно пытаясь свыкнуться с мыслью.
— Хорошо, — наконец-то кивнул головой. — Только прошу… не торопись.
Я и не торопилась. Сначала отправила родителей домой, заверив обоих, что всё-таки решила вернуться к жизни. Отец выдохнул с облегчением, он уже начинал сходить с ума от степени своего бессилия. А мама… мама с подозрением заглянула мне в глаза и перекрестила:
— Будь что будет.
***
Возвращение на работу прошло… странно. Больше всего я боялась сочувствующих вздохов и неловкого молчания. Впрочем, так оно и было, люди цепляли на лицо печальные улыбки, смущённо отводя глаза, когда я появлялась в поле их зрения. А потом со смаком шептались у меня за спиной. Я не винила их за это, прекрасно понимая, что такое коллектив больницы. Нет, они не были злыми или плохими, но такое событие, как моя драма, было сложно обойти стороной.
Первую неделю было труднее всего: на работе всё время приходилось держать лицо, не показывая своих эмоций и слабости, а дома… дома тоже приходилось постоянно притворяться, что я в порядке. Нечаев смотрел на меня так, словно подозревал в чём-то, будто ожидая, что я не справлюсь, поэтому рыдала я исключительно в ванной под потоками горячего душа в надежде, что вода всё-таки смоет меня в канализацию. Но вселенная либо оставалась глуха к моим молитвам, либо я сама плохо просила… Факт оставался фактом: жизнь продолжалась, и я, по какой-то неведомой мне причине, вместе с ней.
Но так или иначе, больница с её нескончаемым потоком пациентов затянула меня с головой. А потом и вовсе в городе случился запоздалый скачок сезонных заболеваний, и думать о чём-нибудь стороннем просто не было сил.
И вот, выйдя одним хмурым утром на улицу после ночного дежурства и сделав глоток свежего воздуха, я вдруг поняла, что абсолютно не хочу домой, не хочу больше прятаться в своей скорлупе. Что противопоставить своему «нежеланию», я не знала, поэтому решила действовать излюбленным способом: искать ответы подле мужа.
Пока пробиралась в промзону через все утренние заторы, неожиданно открыла для себя непостижимый факт: я соскучилась по Илье. Это было подобно грому средь ясного неба, ибо мне уже начинало казаться, что я разучилась чувствовать хоть что-либо, помимо своей всеохватывающей скорби.
Поэтому на наш завод приехала заметно взволнованная.
***
Только очутившись на проходной, осознала, насколько за последний год выпала из Нечаевских дел. Судя по изменениям, случившимся с близлежащей территорией, с его (или нашим?) бизнесом всё было более чем хорошо.
Я так впечатлилась, что даже поделилась своим открытием с контролёршей:
— Ого, как у вас тут всё изменилось!
— Растём, — с гордостью сообщила мне женщина так, словно это была её личная заслуга. После чего в чисто бабской манере пожаловалась: — Ещё только сотовую связь бы наладили!
Я натянуто улыбнулась.
— Передам Илье Николаевичу.
Пока шла по территории, всё время крутила головой, испытывая невероятную гордость за Илюху, сумевшего создать из когда-то заброшенных бараков с чуть ли не кустарным производством одно из самых быстро развивающихся производств нашей области.
В какой-то момент даже стыдно стало, что я настолько ушла в себя, перестав интересоваться его достижениями, а ведь для него это всё было крайне важно.
В цех я заходить не стала, здраво рассудив, что лучше будет, если я попрошу мужа самого мне всё показать. Да и Илья, когда посторонние совали нос на его территорию, начинал ругаться, мотивируя это вопросами безопасности. Поэтому, обогнув обновлённое кирпичное здание, прямой наводкой отправилась к административному корпусу.
