«Не оголяй понапрасну свою мечту…»
Не оголяй понапрасну свою мечту,Я её легче сама по глазам прочту,Взглядом наощупь выхвачу между строк;Не помогай. Будь снаружи бессрочно строг.
Выспренно раскрываться — равно рисковать;Дримы стыдливей, чем горница, где кровать:Им априори не цвесть — проходным двором.В душу укромную пустишь ретивую рать —Та разворотит доверья дверной проём;Рота сапог, распоров до святилища дом,В храме твоём надругается над ковром.
Сам не заметишь — а ворс-то завял да поник;Дух обезбожен, как обожжённый язык.Обезображенный дрим-то поруган, поруган…
…Будь изворотлив, пронырлив и многолик:Обзаведясь артиллерией верных улик,Уполномочься молчать омрачённо-грубым,Уполномочься мычать, подражая трубам,Но не пускай никого на священный родник!Друг — самовольно, с мечом? Он казался другом.
Если же был — пусть не лезет, как вор во храм,В душеньку — хам, пировать — неопрятно-упрям.Пусть твои дримы, что драмы, читает сам —Не по фальшивым афишам, но по глазам.
Ты, заклинаю, не мучь, не мочи мечтуЩёлочным светом, гулом по голым крыльям.Прочь! — опорочит горячность фею бессильем,Тем облачив обнажённую — в нищету.
Очертенев — никого не пускай за черту.
…Не фасонить мечтев неглиже —чересчур нежна.Кожу воздух оближет — она зацветёт водырями.Береги мечту, будто история искажена:И она горит героиней в твоей же драме!Говори: «Это Бог мне! Блаженная жизнь! Жена!» —Прочно прячаза недоверчивыми дверями
Там, на дне души, где душисты свечами — зонги,Где покойно, и тихо, и чисто, где час — намолен.Ведь твоя душа глубока, как глаза беспризорника,Как закутанный в материн голос закат над морем.
А по морю лавируют вольные каравеллы,И на мачтах мечты раскрыляются парусами.Сколько тех парусов? Как бы волны, кровясь, ни ревели —Не вместили б числа их, свечения б не описали.
Там ей будет сохранно, мечте, точно в тёплой памяти —Лику Бога да имени слишком любимой женщины.Только не оголяй, умоляю, не дай пораниться.Сокровенному — веришь ли? — проще всего — обжечься.
«Упиваться смешным превосходством — устань…»
Упиваться смешным превосходством — устань, устань.Безодёжно в колючем морозе — не стынь, не стой.Нерестится ли месяц монистами звёздных стай?Удивлённо глядишь. Больно воздух сегодня густой.
Он густой, как румянец под пыльным фарфором щёк,Точно эти глаза, сквозь меня целовавшие даль.…Мне сегодня сказали, что мир октябрит ещё;Удивлённо гляжу: я-то думал, теперь — февраль.
Я уйду — на морозе останешься стыть одна,Но за пыльною наледью вспыхнет небесная аль,Стоит только назвать моим именем тёмную даль —Ты получишь ответ и не будешь удивлена.
Снег выпал
Кто-то шепчется на снегу —Это мои следы.Снег сегодня выел тоску:Слеп, как дрёма, и сед, как дым.
Снег спросонья выпал, как шанс —На дорогу, ведущую вверх…Он укутал, бело-мышаст,Землю в волчий мех.
Принародно принарядил,Накружившись всласть.Я сегодня долго бродил,Не боясь пропасть.
Оттого-то теперь покрытВеской вязью весь —В землю выплаканный навзрыдСон и сын небес.
В землю выплакан — лёг на ней,От ступней бугроват:Я сегодня блуждал вдоль дней —То вперед, то назад.
Утомившись, присел на миг,Как на сваленный дуб.Слышишь, шёпотом снег дымит?То века идут.
Friends will be friends
Сердце рёбра сдавили — столь сильно оно разрослось,Мандариновым соком кровь потекла по жилам;Мне свежо оттого, что по-прежнему нежно-живыТе, с которыми встарь породниться душой довелось.
Ante
Bellaночью свит, ты явил мне свет, сальвадор;[3]Или даже не свет: я не в силах спасаться светом.Сквозь небесное сито солила наш разговорПрошлогодняя осень, какая на всё — ответом.
Раззвонилась высшая просинь — по ком, по ком? —Просыпаясь мукойчерез частые звёзды-поры.
…Ночь снежила снаружи, а я зимовал под замком.Ты курил — и кудряво по камере цвёл покой,Без которого звери, наверное, роют норы.
Звери роют, а я не горю — подниматься с нар,Мне бы — в небо глядеть, коль окно до поры прорыто.Сквозь него ты влетел, сальвадор — соловьиный дар,Лёг со мною серебряным телом ночной сюиты.
Нам на пару синелось дыханием звёзд впотьмах;Ночь была в потолке — васильковым оконным квадратом.Мы лежали на нарах — ровно, рядком, брат с братом.
…Верно, пах я тюрьмой — как царевны в своих теремах.
Мы чему-то с тобой хохотали — совсем как люди.Ты курил,и нутро домовины полнилдымок.В нём я радостно знал: тут наутро меня не будет,И, упрям, как пророк, твёрдо ждал — ступить за порог.
Ждут с подобной отвагой, что кровь превращает в студень,Только звери — освобождения из берлог.
Прошлогодняя осень твои просолила сказки,Был ты — тень соловьиной трели, отцветшей давно.Я на небо глядел — в васильковость мою — без опаски;Снегом сытно-сиятельным сыпало в нас окно…
А к утру появились Они,скрежетнув засовом,Затопив аритмией топота коридор.И меня увели, как других уводили. Словом,Ты, невидим, остался один, господин сальвадор.
Растворился в дыму отгремевший по мне приговор.Ты явил мне свободу; с нею иду на костёр.
«От ударов судьбы раскраснелась щека…»
От ударов судьбы раскраснелась щека;Не поддамся — не отверну!…Ты хотела бы жизнь приручить, как щенка,Я же — выиграть, как войну.
На кону — чистоумье? Коль я — на коне,Кланом рухнет невзгод колоннада.…Ты мечтаешь о тихом и ласковом дне,Мне же дна — никакого не надо!
Царским именем мама меня назвала,Каждый звук его — песней налит.Ты чураешься зол, мне — любая золаПламя спящее напоминает,
Что однажды цвело — и распустится впредь,Только — гуще, подруга, гуще!Зол бежать — только преть да не петь в полный рост.Опираясь на трость, я стою; выбор прост:Треснет мост — рухнет грешно-грошовая третьМежду греющим и грядущим.
Краткая хронология французской поэзии
Вийон! Вы, висельник весёлый,всевластно взъели явь властей.Остряк Рабле, безрубло-голый,пообнищали-с до костейПеред лицом планеты всей.Считая тело — лучшей школой,Театром храм назвали сей.
Творцы! Поэты — всяким фибром!..Столетья шли, прощаясь хмуро.Взрастает новая фигураНа фебосклоне стихогиблом.Верлен лавирует верлибромВ волнах вербального велюра.Рембо ребячески мембрануморали рвёт, мордуя мир.Аполлинер, не ставя точек,Шелка французских оболочекГрызёт до ран, до вечных дыр.
Северностоличное
Петербург причастился мной, пренебрёг другими;Утонул в его гаме я: небо пошло кругами.Ты, столица с лицом врагини, с нутром берегини,Вкруг меня развернулась причудливым оригамиИ, прищурившись, пахнешь годами, какие погибли,Каждой нотой в моём отцветающем детском гимне:Пахнешь манной пургою и мамиными пирогами.
Пахнешь кашей детсадовской, пахнешь кошкой дворовой —Столь же дымчатой, сколь и твои-то, столицыны, очи.Дышишь в уши мне хором оравы задорно-здоровой,Как веслом, ностальгиею — мысли, как волны, ворочая,
Ведь вторая семья называлась нашей оравой!…Мы, ребята, рассеянны, чёртовы семена:По Руси ребятня, как простуда, разнесена.Я и сам-то теперь — в белокаменной, в златоглавой.
Приезжаю — как рану, прошлое вскрыть захотев:Звёзды (те, что на пиках Кремлёвских) — сменить на треф,На хохочущий крест якорей-то — реки да моря…Приезжаю, верный привычке: отбывшее отымев,Мы назад повернуть хоть однажды у времени молим.
Только страшно, Петрополь, страшно дышать тобой!..Ты, конечно, не дым. Ты, приятель, потяжелее…Я приехал, пожаловал гостем — теперь жалею:Мне гостить у тебя — это, знаешь, тупая боль.
Как гостить, если ты, Петербург, — мне гранитные кости?Если ты — мои жилы, служившие, точно часы,Так исправно, что — стыдно и тошно?.. О судьи, бросьте:Питер — стан мой и стон мой. Я его… я его сын.
Вновь подстреленный — маюсь, да с миной побитой псины:Ловит ранушка ртом губастым родимый воздух…Зажимаю ладонью — но сволочь глубже трясины,Знай гудит, выпуская наружу остатки силы,Дарит городу их. А над ним — небо синее,в звёздах…
Неба взор, как у бабушки ласковой, тёмно-ясен:Им глядят только сны да портреты пятидесятых…Отрываюсь от Родины — мыслями, мастью, с мясом —И блуждать улетаю осенним листиком ясеневым,Словно страстные письма, не помнящие адресатов.
Пах насквозь продырявлен, а город… он пахнет,пухнет,Перенаселёнсилуэтамивоспоминаний,Полутёмными пятнами — каждое путник, путник…Им забытое детство было заботливой няней.
С завывающим пахом, разинутым нараспашку,Уезжаю. Сколько ещё будет дурню — дыр?…Слёзно Питер уткнулся носом в мои следы,Словно прежде, когда-то… в отцовскую я — рубашку.
Истине
