«Земляника зари раскраснелась по зелени крон…»
Земляника зари раскраснелась по зелени крон;Мы сидим визави, ты глаза мои пьёшь, как ром.Мы умрём — но однажды; пока что — лишь лето живей.…Если дерево пляшет — оно не щадит ветвей.
Солнце — плачущий Бог; всякий луч — облакам рубец.В нас вселилась Любовь — злополучный, нахальный бес —Точно ревностный вирус, который если засел —То, конечно, не вырвется. Разве только совсем.
…По зелёным кудрям — позолотой ползёт седина.День целован, румян; ром задорно дерзнёшь — до дна?Лейся, землю ласкай, листопад: серь — нелепый тон.Мы проснёмся? — пускай!Это будет потом, потом.
А пока — Апокалипсис, дальше — бордовый бред:Слава богу, покаялись — там ещё, в долгом «пред».Мы молчим тет-а-тет по своим берегам стола;Если вечности нет — значит, попросту отцвела.
…Осень сонно вздыхает, рушась наземь спиной.«You're my soul, you're my heart…» — лучше «нас» только «ты со мной».Кудри ало-багровы — в ногах обнажённых дубов:Осень пала; над гробом рыдает солнечный Бог.
Звёзды ясные слёзно по савану снега цветут.Мы уже несерьёзные, но всё равно ещё тут.Что, умрём, говоришь? Я не верю, и ты не верь:Если дерево дышит — оно не щадит ветвей.
«Я видела душу, на странное море похожую…»
Я видела душу, на странное море похожую:В подобные хочется, — но с побережья, бережно, —Ворваться, мужаясь, мурашась тёплою кожеюО брезжащее, блаженное, неизбежное.
Души надышалась я этой, не брезгуя разными,А в некоторых, что в гостях, зависая до ночи…Все желчные — густо с изнанки гноились язвами,И язвы вблизи казались безмолвно стонущими.
Успевшей привыкнуть «без стука — через глаза»,Мне чудится: щурятся нынче все двери — глазами.В какие-то души я пела — как в тысячный зал;В иные вползала — как разве что на экзамен…И плюнула, помню, в одну, точно в ведьмин казан —По-моему, это стряслось в районе Казани.
Я по душам шаталась, будто по кабакам,В каждой, радуя жадность, молилась местным богам.И случалось, что лезла в те, на каких — засов,Но по прочим — повесой, не помнящим адресов.
Где-то топят по-чёрному, где-то — камин разрушенный:Нет, не быть приручённой мне — разве что выть, придушенной…
Я чуралась зеркал, глаз своих не даря визитом:Сорной душеньке собственной, слишком не многословясь,Все чужие предпочитала. В моей же — СовестьЗнай точила язык, неподкупна, что инквизитор:Поселилась назло да назойливо стала в мой сор лезтьНатуральным — но призраком! — нутряным паразитом.
В свою не любила я бездну нырять, но в твоейОднажды заделалась заживо завсегдатаем.По полу — ковыль там, по стенам волной — акварель.«Чужие заметят? Смешно: не проникнуть сюда-то им!..»
В душе твоей пахло нагретым песком, сквознякомДа дрянью, которая склеит и то, что не клеится,Да жухлою книжкой, открытой на главке «Закон…»(Ньютона и Любится. Ох, извините, — Лейбница).
Я, верно, умею в души входить, как в раж.Не это ли блажь? За неё вы меня отравите.У мальчика там, в глубине — притаился гараж.Обычный гараж, а на нём — «Здесь был Бог» вместо граффити.
Люби
Люби — назло любому земному замку(Плоть камня — рухнет, когда бесплотное выстоит!).Внезапно, не завтра — люби душой наизнанку;Люби, как весна воскресает, — всецело, воистину!..
Настырно, нескладно, жадно, как напоследок,На автопилоте, ветром из подворотен —Люби!.. Близоруко (пожалуй, не следует — слепо),Чтоб всё-таки видеть мир — но престранным слепкомСо строгих контуров; видеть — абсентной пародиейНа сливочность плоских импрессионистских полотен.
Люби!..Голос милый(Как пенную небь — парашютина)Вдыхай! И полнись им, трещи по швам — я прошу тебя!..Вдыхай! И лети мотылёчком в рассвет пожаристый;А голос, как воздух, в себе держи — и не выдохни:Едва опустев, обескрылишься. Помни, пожалуйста:Всего безвыходней — с грохотом в землю, в вывихи.
…В руинах былого устанешь молчать изувеченным,Суставно повыкручен ломкой по Безрассудному…Влюбившись — люби. Доверчиво, долговечно.Люби — иначе иссохнешь, отцветшим веточкамПодобно: по-доброму людям редко отлюбливается.Любить — это как поспеть на последнее судно, наПоезд последний в преддверии революции;Укрыться от популяции, лиц, полицииИ сблизиться — прочно. От прочего — отдалиться,Укрыться в Первичном — от мира, который вещен,От смертного мира в мирке сумасбродно-мудром…
Любовь — это то, как неистово поздний вечерСливается с добрым утром.
Сердце матери
Сердце! В тисках тоски ты пленённым зверемСкачешь по клетке, на прутья бросаешься люто.Бьёшься в оковах так яро, что больно звеньям:Цепи звенят, словно струны расстроенной лютни!..
Жилами пухнешь, плотью ссыхаясь всё крепче(Не каменеешь — лишь вопреки поговоркам).…С голоду сердце утрачивает дар речи —Падает, корчась, горячее тело калеча,И за решёткой рёбер взвывает волком
В тёмной груди — обречённо, как вьюга в марте;Волком, который гибнет, недавний воин…Смолкни, замри да прислушайся повнимательней:Вещее сердце моей беспокойной материВоет в ответ тебе сладким, неволчьим воем,
Лечит овечьею лаской, почуяв неладное,Сочной волной колокольной с далёких подворий…Самую силу в песню посыльную вкладывая,Так, что становится в клетке вас будто двое —
Узников, двое (и это — святая явность,Коли залог — материнская неколебимость).Лишь бы ты, сердце иссохшее, не боялось,Лишь бы, насытившись, с болью ровнее билось.
Зова втянувши носом,Привстать волк пытается,Ёрзая яростно оземь сизым войлокомБрюха. Душенька тушу по клетке волокомТащит к свободе агонией дикого танца.С жизнью расстаться? В тягучую жизнь скитальца,Словно бы в сладкую мякоть — тёплого агнца,Сердце голодным до света вцепилось волком,
Мёртвою хваткой вгрызлось, до ужаса живо…И успокоилось. Стало дышать ровно.Словно бы всласть надрожавшаяся пружина —Вскоре затихло покоем. Внутриутробно —Осоловело уснуло; каждою жилоюСлавя спасительность Древнего, чудом Дарованного…
Мать моя где-то ладонь к груди приложила,Греясь от жертвенной плоти дрожащего овна.
Зеркало
Вижу, подруженьке-то — откипелось, отбегалось…Отгрохоталось внутриголовно, никак?Из зазеркалья тобою любуется бледность —Твой молчаливо-ласковый дубликат.
Из-под угодливой глади (какого лешего?) —Дева (смешливо? насмешливо? — не таи…)Зрит в тебя, будто бы в корень лица повзрослевшего,Зрит двоецарствием глаз, что теперь — твои.
Воды застыли над ней, точно их проморозило,Инеем — пыль расползлась по стеклу поверхности.Сумрак окутал деву покоем глазетовым,С нею же нежа твою обнажённую суть.
Вижу, подруженька: узницей звёздного озераТы отраженью — себе-то — клянёшься в верности,Низко склонившись над круглым стареньким зеркалом…
Свечку задуй. Приляг. Постарайся уснуть.
Ночность
Вечность в ночи заперлась на засовНежиться в чудесах:Ведьма с крылами из двух голосов,Со звёздами в волосах.
Юркнула между зарёй и зарёйИздревле юная мисс —Наворожить (только глазки закрой)Милость длиною в мысль.
Веки сгустишь ты, как жалюзи,Враз тебе — dream to feel:Воздух, огнистый, что мон плезир,Ярче людских текил,
Небо изнанки твоей Москвы(Точнее, запах его) —Райство вечностной ворожбы,Чёртово волшебство…
После заката — ангельский лайХочет по тропке дуги.Знаешь: гуляй, рванина, гуляй;Беги, Лола Форест, беги!..
Вечность отнежится, снежностью строфНебо в кровь искусав…Взор распахни в аритмии часов:Семь утра на часах.
Травести
