«Ты живешь где-то там — где тамтамы зарю стучат…»
Посвящается Ольге Усачёвой
Ты живешь где-то там — где тамтамы зарю стучат,Где Танталовы муки восходов пестры кумачами…Я сижу на земле; начинил, начернил меня чад:Опорочили те, что полжизни к плечу приручали.
Чад клубится, как порча, как вечность, чей край непочат —Это чатятся мысли — исчадья тщедушного века…Ты теперь где-то там, но с тобою нас не разлучат —Неделимых, как мачта и парус, как путь и вектор.
Я сижу на земле… иль, быть может, я есть — земля:Мёрзлозёмный последний лоскут полотна погостов…А с бессонных небес надо мною смеётся заря,Алой нежностью кутая мой обнажённый остов.
А вокруг — ватно-вдовые воды трубят буран,И по ним — корабли со слепыми глазами на рострах…Если видишь оттуда, что жизнь моя — океан,Дай забыть, что сама я забытый тобою остров.
Коррида
Тот город гремел, точно ратное время,Органно гудя оголтелой толпой.Служила орава оправой арене,Её обступивши блокадой рябой.
И рты говорили, и взоры горели:Арену огнём нетерпения грели —Вот-вот запылает бой!
И гул расползался, как поросли сора,По площади, жаждою зрелища сыт;С почтением вторили нервно сеньоры —Шальному сопрано своих сеньорит.
Столпившись поодаль, как странные горы,Глядят свысока витражами соборы,Но чинность теряют церковную скоро:Грядёт коррида коррид!
Толпа свистит! Толпа вопит!Людской океан гомонит-кипит!…Изящно скор, как вздор или вор,Вскакивает матадор —На общее обозренье.Ликует столпотворенье,Волненьем рождая шторм.Да здравствует матадор!Да здравствует матадор!..
Бравадно не опуская лица,Герой сеньоритам кланяется;Скрививши подобострастно рот,Сеньорам честь отдает:Мгновенье — вся честь отдана!Толпа восхищеньем пьяна…
А битва близка,Люд жаждет броскаИ рукоплесканий роща тесна!..Об руку рука,О площадь — нога:Как топота сила громка-велика!На бой выводят быка.
Едва появился он — город замер,Опутанный шорохом праздничных лент,При виде исчадия древних сказаний,Смурного — как дьявол испанских легенд.
Копыта пудовы, и взгляд его вязок,А шкура черна, точно самая тень.Шёл медленно зверь — злом немыслимыхсказок,Которым пугают испанских детей.
И жалобно взвыли дряхлые церкви,И стон колоколен омыл облака,Когда заскрипели натужно цепи,Пленившие плоть быка.
Рогамирылон воздух — густойИ жгучий, словно старинный настой.
Но вновь загудел многолюдный рой;И бык взревел с толпой в унисон.Вселенскою силой свирепо онРванулся вперёд,и времени ходСтал бегом стремительным.
С небом томительнымСлит колокольный стон.Коррида! Корриду, сестрицу раздора,Рождал исходящий силою пляс.За стягом пунцовым тореадораУтробная страсть по арене неслась:
То бык, не закован природным законом,Как буря, свободен от мер и мерил,Взмывал над землёю игривым дракономПо воле упругих невидимых крыл.
Взлетал на дыбы, гарцевал нарочито,Исполненный силы, что славно слепа,Мычал, исполняя безумные па…И солнцем искрились лихие копыта.
Но сталью сверкнуло, взметнувшись, копьё:Исчадье, пади! — вот призванье твоё.Пади от руки победителя,Радетеля, повелителя!..Пади — да с трепещущим древком в груди.Пади!
Багрово вино; плоть — земли черней.Ты, горло, утробную боль пролей!
…И хлынуло горе — изгрудный вой:Бык рушится наземь, извергнув боль.
Ликует народ! Овладел толпойПоистине славный бой!..
Выходит вперёд смущённый герой;О времени ход — минуту утрой!Неистовой бури хвалебной — минуту!..Тщеславье — проситель, мгновение — люто:
Порвалось, как волос; другому черёд…Поклоны герой господам отдаёт,В ответ — продолжения страстного ждётГрозы всенародного рукоплескания.Знать бы грядущего тайну заранее!Знать бы грядущего мига секрет…Чуть загремел вожделенный ответ —Как безвозвратным угас замиранием,Гордою вмиг головою поник:Воздух взрезая, безудержный крик,Смешанный с кровью, прорвался наружу…Чёрное тело наземь обрушив,Духом кричал умирающий бык.
Тело — что хлеб, а кровь — что кагор,Вязок, что ладан, бездонный взор,Смертью сгущаемый до первоздания…Выло, давилось воем создание,Рёвом хлестало в каждый собор —Только б железо изжить из плоти.Битвы итог наблюдая — поймёте? —Кожей мороз ощутил матадор.
Грохот толпы отдалился в туманы,В них и потух, словно рыцарский пыл…Бык умирал. Щедро ширились раныС каждым порывистым взмахом пьянымДраных обломков невидимых крыл.
…Вальсом конвульсий — почва от порчи падучей;Мир аритмично сердечится от «пур фаворе»…
Бык возлежал — грузной, грязною, грустной тучей,Масляным чёрным сгустком рогатого горя.
Сила смеркается, в смерти себе не верясь;Гибель в разы розовее заката розового:
Кровь кислотой выжигает глаза кабальерос,Очи красавиц ласкает, подобно розгам…
В этой крови, в этом сладком победой нектаре,Руки умыл матадор, на колени рухнувши;Ею же были омыты небесные дали.
Ветер, как в волосы, в струны испанской гитареПальцы в сердцах запустил. Облака рыдали,Словно душа беспросветно ослепшего юноши.
«Мы сидели с другом на крыше, на самом краю…»
Другу детства. Лаэрту.
Верному товарищу Никите Турчиновичу.
Мы сидели с другом на крыше, на самом краю,Словно в речке, нагими ногами болтая в мареве.Снизу улица сельская гудом плела про июль,Сверху — небо на головы липло дурманной марлей…
Далью поле глядело, а кровля была горяча —Мы сидели над миром, как на опустевшей арене…Друг спросил меня голосом старого циркача:«Что, взгрустнулось?» — и детской своей головой покачал.Я в ответ: «Ничего!.. Только долго тянется время!..»
Крыша зыбилась: дом копошился под нею людьём;В животе моём — лет куролесила чёртова дюжина…Друг был годом прочней; помолчав, он сказал: «Пойдём», —А потом рассмеялся, не глядя в глаза — незаслуженно!И нырнули мы в мир — с островка, где царили вдвоём,И, доплыв до калитки, простились до «после ужина».
…«После» было — песок: жизнь сквозь пальцы пёстро текла!Голова моя сорным её сумасбродствам — улей.Пятилетка морщиною меж бровей пролегла,Просто — пропастьюмежду двумя берегами июлей.
Два июля — в последний зарывшись, теперь молчу,Тенью первого силясь душить рёвоток Ярила…Мы — на крыше. Под нами не дышит недвижный чум:Чумовое — причёсано, чудо — отговорило.
И от кровли промозглостью пасмурит. Мы сидимНа остылой — на ней, как на старом, усталом вокзале.Ждём? Дождём даже души свежеют в тисках груди.Нынче — скулам свежо: не умею молчать глазами.
В них ты смотришь, как в воду. Как в зеркало: «Что, взгрустнулось?»…Повзрослелось, родной: «Только разве что самую малость…»Что не толком ценилось и больно долго тянулось —Ох, коварное время! — порвалось, родной, порвалось…
И ныряем мы вниз — с верхотур, где царили вдвоём.И плывём до ворот. Ни следа во саду, ни сладу.За обломки былого цепляясь, кляну водоём;Тот — зеркалится, тихо глотая мою досаду.
«Земляника зари раскраснелась по зелени крон…»
