ведь ее осудили за шпионаж в пользу русских, а теперь снова выпустили.
Позже Лиллиан сказала бы, что тщательно продумала свои следующие слова, но на самом деле она замешкалась всего на секунду или две.
– Это Артур его попросил, – сказала она. – Они – мы – подозревали ее, и Артур попросил Фрэнка проверить ее, и Фрэнк решил, что подозрения обоснованны. И ее взяли. Гувер страстно ее ненавидит. Но в конце концов ее отпустили именно потому, что он отслеживал каждый ее шаг, не имея ордера.
– Какой Гувер?
– Джей Эдгар.
– Боже мой!
– Фрэнку она не особенно нравилась, – сказала Лиллиан. – Она испекла ему торт на день рождения, а он порвал с ней двадцать минут спустя. – Она надеялась, что Энди это успокоит. – Для него это была всего лишь работа.
Энди промолчала.
– Не стоит на него за это сердиться, – сказала Лиллиан. – Ты ведь не сердишься?
– Пока что я ничего об этом не думаю. Это слишком… Но, Лиллиан, Артур работает на…
Она ждала от Лиллиан ответа, поэтому та наконец сказала:
– Как и все остальные, разве нет? По крайней мере здесь. В любом случае…
Но продолжения не последовало. Когда час спустя Лиллиан, ужасно смутившись из-за того, что проболталась как дура, кормила Дина у себя в комнате, она пришла к выводу, что это ураган на нее так подействовал. С каждым часом буря становилась все громче и сильнее. Никогда не знаешь, что делать в сильную бурю. Когда Дин допил бутылочку, она легла на кровать и подтянула одеяло, прижав ребенка к себе, закрыв глаза и благодаря Бога за то, что они в Джорджтауне, а не в Ашертоне: если дом снесет или произойдет что-нибудь ужасное, по крайней мере, это сразу заметят.
1951
Генри пока не рассказывал маме или папе, на кого учится. Насколько они знали, он собирался стать врачом или дантистом. Или он мог поехать в Дэвенпорт и поступить в Палмер. Мама знала лишь, что в радиусе тридцати миль от Денби не было врача с мало-мальски современным образованием, а значит, Генри, оторванный от жизни мальчик, который провел на ферме восемнадцать лет, так и не научившись водить трактор, мог бы принести большую пользу, изучив какую-нибудь медицинскую профессию.
Но медицинская наука не интересовала Генри. В свое время он видел больше зародышей свиньи, чем любой из студентов-биологов, но никогда не хотел разрезать им животы. Ему также пришлось пойти в стоматологическую школу, где студенты-дантисты залечили ему четыре дырки. Один из них болтал без умолку, пока сверлил, а когда подошедший профессор взглянул на пломбы, то только слегка прищелкнул языком, и Генри понял, что студенту поставят неуд. Но заменить пломбы ему никто не предложил. Если раньше Генри и не прочь был заниматься стоматологией, то этот случай отбил у него всякое желание.
Конечно, ему нравились занятия по английской литературе; конечно, он писал рефераты быстро и с удовольствием. В первом семестре они читали «Рассказ мельника» и «Рассказ батской ткачихи», «Всякий человек», третий том «Смерти Артура» про сэра Ланселота, «Доктора Фауста», «Отелло», «Короля Лира», «Двенадцатую ночь», «Герцогиню Мальфи», «Жаль, что она шлюха», «Путешествие Пилигрима в Небесную Страну», а в последние две недели – первую половину «Потерянного рая». Он дочитал это за рождественские каникулы и перешел к «Робинзону Крузо» и «Памеле». К концу года они должны были дойти до Оскара Уайльда, и Генри это устраивало. Однако настоящим преимуществом этих занятий было знакомство с профессором МакГаллиардом, и теперь, во втором семестре, Генри получал частные уроки староанглийского, или англосаксонского, или как еще это назвать. После Рождества он привез с собой в Айова-Сити тот украденный экземпляр «Беовульфа» и хранил его под матрасом. (Вряд ли кто-то из соседей по комнате стал бы возражать из-за украденной библиотечной книги старшей школы Северного Ашертона – вся их комната была украшена уличными знаками, женским нижним бельем, рваными флажками из других колледжей Большой десятки – флажок Университета штата Огайо был осквернен различными способами – и даже двумя колпаками от колес с матча против Северо-Западного университета.) Генри неплохо ладил с соседями по комнате, но ни один из них не знал того, что знал Генри, и это вызывало у него восхищение и гордость: что слово «foot» появилось на Кавказе как ped и, конечно, было родственно латинскому pes, pedis, греческому pous, санскритскому pád и немецкому Fuß, что «p» превратилось в «f» благодаря закону Гримма. Слово «ball» произошло от bhel, что значит «распухать», и является родственным не только слову «bellows», но и таким словам, как «follicle» и «phallus»[98]. Гримм, о котором шла речь, был тем самым Якобом Гриммом, автором «Красной Шапочки» и «Умного Ганса», историй, которые Лиллиан, как это часто бывает, помнила лишь наполовину, поэтому рассказывала ему смешанные и выдуманные ею самой варианты (на одном из уроков он пересказал профессору МакГаллиарду историю о принце-волке, свою любимую).
Профессор МакГаллиард был добрым и часто поощрял его. Он окончил Гарвард и, похоже, был немного сбит с толку, обнаружив себя в Айова-Сити. Заниматься этимологией он позволял Генри только часть урока – сначала нужно было научиться читать базовые тексты, например, «Англосаксонскую хронику» и «Странника». «Беовульфа» следовало отложить на следующий год, когда Генри будет лучше воспринимать ритм строк на слух. А пока Генри также изучал немецкий и осенью планировал взяться за латынь. Со временем будет и греческий, как только он избавится от кошмарной траты времени на предметы типа математики и американской истории. Изучать средневековую историю можно было только на втором курсе, но в библиотеке нашлось множество книг, которые он мог читать самостоятельно, например, «Средневековые города: их происхождение и возрождение торговли» и «История франков» Григория Турского. Генри было предельно ясно, что придется совершенствовать французский – не только потому, что язык интересовал его сам по себе, но и потому, что все лучшие работы были написаны
