Нашу беседу прервали объявлением об ужине. Заключённые радостно разбежались по камерам, прихватили посуду и потянулись к кормушке.
Получив порцию салата, пирога и компота, я вернулся в свою камеру. Надзиратель исправно захлопнул за мной дверь и запер на ключ.
Оказавшись, наконец, один и в тишине, я мысленно поблагодарил тюремщика за службу. После ужина я мог слушать радио и читать Булгакова. И, кроме этой книги, в тюремной библиотеке оставалось ещё немало достойных внимания книг на русском языке. Так я провёл первые сутки в тюрьме, обозначенной как Highdown.
Чтение русских классиков в условиях английской тюрьмы воспринималось с особой остротой. Описываемые участники — парторги, комсорги, рядовые коммунисты, партизаны и рядовые граждане молодой страны советов, умиляли меня до слёз!
«… Как мне хорошо с тобой, милый!Жаль, в мужья ты мне не годишься. Мне бы кого потяжелее, надёжнее,Чтоб как за каменной стеной…»
И музыка по местному радио; «Is it getting better? Or do you feel the same?.. You act like you never had love… Did I disappoint you or left the bad taste in your mouth?..»[80] и это тоже волнует, но иначе…
Читая здесь русскую художественную литературу, я невольно сравнил это заключение с моей давней срочной службой в Советской Армии. Вспомнились ночные чтения-бдения в качестве дневального у тумбочки. Брежнёвская эпоха развитого социализма, Ростов-на-Дону, район Военвед, казарма в/ч СВАРМ (стационарная военная авиационная мастерская), обслуживающей полк ПВО, истребители МиГ-25. Будучи дневальным, я стоял ночью у тумбочки, скрашивая своё нелепое дежурство чтением книг при тусклом освещении. А выпивший старшина, прапорщик Иван Дружинин, которому не сиделось дома, совершал нетрезвые контрольные ночные налёты на пост дневального. Заставая меня читающим на посту, он свирепо вырывал книгу и швырял её подальше от поста, в сторону курилки и туалета. Я тихо обзывал его Пиночетом. А он всегда всё слышал и обо всех всё знал. И докладывал о дерзостях рядового моему непосредственному начальнику — капитану Шпиру. Уже на следующий день, когда я ещё продолжал дежурить в казарме, все служащие авиаремонтной мастерской знали о присвоенной прапорщику Дружинину клички — Пиночет.
При всём полезном, что нам приходилось делать в процессе технического обслуживания авиатехники, срочная служба сочетала в себе и массу бесполезных тягот и лишений, вызывающих неприязнь к этой почётной конституционной обязанности. Мы, подобно заключённым, считали дни до приказа о демобилизации и освобождении. Нет необходимости сравнивать условия одноместной тюремной камеры с армейской казармой. Зато служить Советскому Союзу считалось почётней, чем проходить службу в тюрьме Её Величества. Вспомнив о срочной службе, я поддержал свой дух мыслью о том, что бывало и похуже. Мне не следует терзаться о потерях и ограничениях, но максимально извлекать положительные моменты из возникшей ситуации.
С утра — всё то же самое. Для разнообразия я посетил душевую, припомнив, что в течение двух лет армейской службы я мог мыться в бане лишь раз в неделю.
Среди обитателей нашего крыла я заметил появление новых заключённых. Один из них вёл себя нагловато. Его трудно было не заметить. Тип годков под сорок, с выбритой головой, демонстративно дерзил служащим. Обзывал их wankers, сопровождая это оскорбительными жестами, провоцируя их на конфликт. Но те игнорировали его. Судя по уверенному и нагловатому поведению этого парня, он имел опыт пребывания в тюрьмах, но никак не мог смириться с фактом своего заключения, искал, на кого можно выплеснуть своё раздражение. Разговаривал он громко и охотно рассказывал всем о деталях своего спорного задержания. Его внешность и поведение уголовника со стажем не соответствовала его речи образованного человека с довольно богатой лексикой. Когда он говорил спокойно, то звучал подобно банковскому клерку. Слушая со стороны историю о его незаконном задержании, я отметил постоянно применяемое им незнакомое мне слово — intimidation. Обратился к помощи словаря, оказалось — запугивание, устрашение. В этом его и обвиняли. Якобы он запугивал полицейского, вследствие чего и было предъявлено ему обвинение.
Задержанный уверял всех и себя самого, что на суде им не удастся доказать факт запугивания полицейского. И им придётся выплатить ему денежную компенсацию за ошибочный арест и временное заключение.
В один из будних дней нам объявили о том, что все желающие пользоваться телевизором могут получить таковой. Для этого следовало подойти со своей карточкой-номером на пространство неподалёку от кормушки, там обычно обменивали одежду и постельное бельё. В тот день туда подвезли запечатанные коробки с цветными телевизорами с экраном 15 дюймов по диагонали.
Я лишь предъявил карточку и расписался в списке о получении игрушки. Телевизор был совершенно новым. С его антенной в моей камере на первом этаже я мог вполне устойчиво принимать пять национальных телеканалов.
Вскоре мне вручили меню на предстоящую неделю и несколько конвертов с тетрадными листами для письма. Стив подсказал мне, что следует делать с меню и как пользовать бесплатные почтовые конверты.
В списке возможных блюд на обед и ужин на семь следующих дней мне следовало отметить, что я желаю получить. Это делалось для того, чтобы приготовить всего в необходимом количестве.
Бумага и почтовые конверты были проштампованы. На каждой паре тетрадного листа сверху стоял казённый штамп:
Когда пишете Члену Парламента, указывайте свой последний домашний адрес для более скорого рассмотрения вашего вопроса.
Для ответа на это письмо, пожалуйста, указывайте на конверте: ваш номер………, имя………, корпус/крыло…..
Ниже стоял штамп с адресом:
HMP Highdown, Wing B
High Down Lane
Sutton
Surrey
SM2 5PJ
Стив, заметив, как я изучаю атрибуты тюремных услуг, принёс мне из своей камеры несколько таких же конвертов и пачку скопившихся листов бумаги.
— Пиши письма домой. Расскажи своим об английской тюрьме. Конверт с письмом не заклеивай, сдавай открытым, — шутя, дал он мне инструкцию и установку к действию.
Кроме конвертов для бесплатной почты вторым классом в пределах Великобритании и меню на неделю, мне вручили ещё и список товаров, предлагаемых в тюремном шопинг центре. Мне следовало сделать отметки напротив выбранных наименований товаров и указать желаемое количество. Заказ оставил в общем ящике, куда сдавались заявки.
Шопинг-центр представлял собой торговую лавку типа сельпо. Цены у них были средние, ассортимент достаточно широкий для потребителя, пребывающего в заключении. Я пожелал затовариться аккумуляторами и шоколадом. Водили нас туда группками по человек десять. Двое сотрудников, отпускали товар, предварительно заготовив наши заказы, как дед морозы. Мне следовало лишь назвать им свой номер, получить приготовленный пакет с подарками и расписаться в ведомости, где указывалась и сумма, снимаемая с твоего счёта. Получи свой заказ и отваливай от прилавка.
Сопровождающий разводил нас обратно по камерам, предоставив нам условия для спокойного потребления сладостей. Система работала вполне чётко.
Несколько дней спустя меня, наконец, пригласили на занятия. В день выхода на учёбу мою камеру отворил надзиратель и рявкнул: Education.[81] Я оторвался от чтения и вышел. Стремящихся к знаниям оказалось немало. Заключённые с тетрадками и книгами лениво направлялись к месту сборища на специально отведённом изолированном пространстве.
На входе туда, каждого горе-студента обыскивали два надзирателя. Меня просили поднять руки, наспех прощупали с рук до обуви, просканировали ручным метало детектором и лишь после этого пропустили.
Мы топтались в ожидании, группками и в одиночку. Димы там не было. Собрав всех учащихся из нашего крыла, надзиратели отворили решётчатые ворота и повели нас сначала коридорами, а затем территорией к другому корпусу. Это был учебный корпус. Там народ распределился по классам. Школа Информационных Технологий оказалась просторным помещением, разделённым передвижными перегородками на отдельные классы. Стоял запах свежего кофе. Те, кто уже пребывал в учебном процессе, быстро скрылись за перегородками, заняв свои места в классах. Прибывшие туда впервые, остановились у административного стола-офиса. Женщина, обозначенная карточкой на груди как преподаватель, отмечала нас в списках и распределяла по классам.
Моей первой тюремной учительницей оказалась женщина лет 45 с бесцветной внешностью, типичной для англичанок, и вежливой холодной улыбкой.
Четверо учеников в нашем классе уже сидели за компьютерами. Я и ещё двое новеньких, для начала, выслушали короткие инструкции учительницы. От неё мы узнали, что обучать нас будут преподаватели из местного колледжа. Учительница назидательно сообщила, что процесс нашего обучения ничем не отличается от обучения в колледже. И что, успешно выполняя зачётные контрольные работы, мы будем получать обычные сертификаты, в которых никоим образом не упоминается исправительное заведение НМР. Ну, и, конечно же, начисление определённой суммы денег на счёт заключённого, если учебный день засчитан учителем.
