транса, и плясать безудержно, словно простому человеку[1547].
Но со временем хасидим и миснагдим объединились против более грозной опасности: иудейского Просвещения (Гаскала), возглавленного Моисеем Мендельсоном (1729–1786). Сын бедного исследователя Торы из Дессау в Германии, Мендельсон последовал за своим учителем в Берлин, где был очарован современным ему светским образованием: с поразительной быстротой он овладел немецким, французским, английским и латынью, а также математикой и философией. Он жаждал стать частью немецкого Просвещения, однако с болью сознавал, что оно несовместимо с иудаизмом. В своем opus magnum «Иерусалим: о религиозном авторитете и иудаизме» (1783) Мендельсон давал отпор антииудейской полемике просвещенческих философов. Однако в той религии, которую он там описывает, трудно узнать иудаизм: он настаивает на том, что это абсолютно рациональная вера, и полностью игнорирует ее мифические и мистические стороны. Мендельсон писал, что Бог на Синае открыл не набор учений, а закон, оставив умы иудеев полностью свободными, так что ничто в иудаизме не противоречит просвещенческому модерну. Для хасидим, миснагдим и вообще для большинства ортодоксальных европейских евреев это звучало кощунственно – зато необычайно привлекало тех, кто жаждал вырваться из темницы гетто.
Однако в течение XIX века, когда многие немецкие евреи, обратившись в христианство, ассимилировались в европейскую культуру, возникли два взаимосвязанных движения, противостоящих этому тренду – оба брали свое начало в Гаскале. Одно попыталось провести Реформацию и создать своего рода иудейский протестантизм. Израэль Якобсон (1768–1828) основал в Зезене, близ Гарцских гор, школу, в которой студенты изучали как иудейские, так и светские предметы, и открыл «храм» (это название призвано было отличить его от традиционной синагоги), в котором пелись хоралы и произносились проповеди не на иврите, а на немецком. Другие «храмы» вскоре появились в Гамбурге, Лейпциге, Вене и в Дании. В Гамбургском храме мужчины и женщины сидели рядом, и совершалась конфирмация в протестантском духе. Реформированный иудаизм приобрел особую популярность, когда был экспортирован в Америку[1548]. Прагматичный, рациональный, либеральный и гуманистический, без особого интереса к мистике, он удобно вписывался в современный мир; он готов был отринуть партикуляризм и сделаться мировой религией[1549].
Однако в течение 1840-х годов реформизм начал привлекать ученых и раввинов, испытавших влияние Канта и Гегеля: они создали школу, известную как Иудейская наука. Леопольд Цунц (1794–1886), Захария Франкель (1801–1875), Нахман Крохмал (1785–1840) и Авраам Гейгер (1810–1874) применяли к иудейскому писанию современные критические методы, а к истории иудаизма – навыки современной историографии, доказывая, что иудаизм – не богооткровенная вера; он эволюционирует со временем и становится все более рациональным[1550]. Но и эти мыслители все еще старались уравновесить свои инновации традиционным учением. Крохмал и Франкель, например, соглашались с тем, что Писаная Тора была открыта на Синае, однако отрицали божественное происхождение Устного Закона; он создан людьми и, следовательно, может видоизменяться, отвечая современным условиям. Это был не циничный прагматизм. Как и иудеи-реформаты, эти ученые заботились о выживании своей традиции в мире, казалось, готовом ее уничтожить.
Однако они критиковали реформатское презрение к ритуалам. Крохмал оставался соблюдающим иудеем, Цунц также доказывал, что телесные жесты и драма ритуала придают смысл иудейскому мифу, предотвращая его вырождение в блеклый набор абстрактных учений. Франкель опасался, что реформисты теряют соприкосновение с эмоциями. Sola ratio, подчеркивал он, не единственный путь к истине; нельзя изгонять из картины радость и восторг, в прошлом – важные элементы иудаизма в лучших его проявлениях. Сложный ритуал Йом-Киппур помогает иудеям культивировать чувство благоговения, а литургическое провозглашение близкого пришествия Мессии в Иерусалим придает надежду в самых трагических обстоятельствах[1551]. Реформированные иудеи признали справедливость этой критики и восстановили некоторые традиционные обряды.
Тем временем традиционно мыслящие иудеи Восточной Европы ощущали нарастающую враждебность окружающего мира. Даже после Эмансипации, официально освобожденные от юридических, политических и общественных ограничений, они продолжали жить, словно все еще в гетто, погрузившись в Тору и Талмуд и избегая любого влияния «язычников». В 1803 году раввин Хаим Воложинер (1749–1821), ученик Виленского гаона, основал в Воложине, в Литве, ешиву Йец-Хаим. Похожие ешивы были основаны в Мире, Тельши, Слободке, Ломзе и Новогрудке. До того ешива обычно состояла из нескольких комнат за синагогой, где иудеи могли изучать Тору и Талмуд. Но теперь в Воложин съезжались сотни талантливых студентов со всей Европы, чтобы учиться здесь у ведущих талмудических специалистов. Равви Хаим учил Талмуду так же, как сам научился от Виленского гаона: анализируя текст, подчеркивая его логическую связность, но так интенсивно и напряженно, что это приводило к экстазу. Сам процесс обучения превращался в ритуал: зубрежка, тщательная многочасовая подготовка к занятиям, напряженная дискуссия – все это были формы молитвы. Студенты, отделенные от семей, образовывали квазимонашеское сообщество, их жизнь полностью определялась ешивой. Некоторым разрешалось уделять какое-то время светским предметам, но в целом считалось, что это крадет время у изучения Торы[1552].
Как и библейские институты в США, эти новые ешивы стали бастионами ортодоксии, контркультурным анклавом, предоставляющим альтернативу современному обществу. Миснагды относились к иудейскому Просвещению, реформизму и Иудейской науке даже более настороженно, чем хасиды, поскольку все это открывало двери иудаизма для пороков современности. Лишь правильно организованное изучение Торы сможет предотвратить гибель иудейской веры. Главы ешив имели огромную власть над студентами, требовали себе абсолютного повиновения; модернистскому акценту на независимости и инновациях они противопоставляли нерассуждающее повиновение заповедям. Цель как ешив, так и библейских институтов была не в том, чтобы бороться со светской культурой, но чтобы сохранить внутреннюю целостность своих студентов, воспитывая их в традициях досовременного мира.
Другие иудеи следовали не столь жестким курсом. В 1851 году несколько иудеев-традиционалистов во Франкфурте, где на подъеме были реформисты, получили от муниципалитета разрешение создать отдельную общину и пригласили себе в раввины Самуэля Рафаэля Хирша (1808–1888). Хирш заложил основания современной неоортодоксии: он создал начальные и средние школы, где учащиеся изучали и светские, и иудейские предметы. Хирш указывал, что в прошлом евреи играли большую роль в развитии естественных наук, особенно в исламском мире. Нечего бояться контактов с иными культурами – наоборот, нужно принять как можно больше достижений современности, однако не отбрасывая прошлое так же бездумно, как реформисты[1553]. Фундаменталистский буквализм Хирша не привлекал. Студенты должны тщательно изучать заповеди с тем, чтобы понять их внутренний смысл. Закон может выглядеть иррациональным, однако, возможно, его исполнение напоминает о какой-то важной истине. Например, обрезание призвано напоминать о важности хранения телесной чистоты, а закон, запрещающий смешивать мясо и молоко, напоминает иудеям: мир создан не для того, чтобы обращаться с ним, как вздумается, миропорядок установлен Богом, и в нем всегда есть какие-то ограничения.
*
