что Потиции оказались ближе и тотчас им были предложены внутренности животного, принесенного в жертву. Пинарии же появились уже после того, как внутренности были съедены, ко второй половине пира. Отсюда впоследствии появился обычай, согласно которому Пинарии, пока существовал их род, не могли вкушать что-либо из внутренностей жертвенного животного. Потиции же, после того как Эвандр обучил их, в течение многих поколений были жрецами — исполнителями этого обряда, пока весь род Потициев не вымер и не передал жреческую должность официальным лицам, назначенным для этого[74].
Римский эпос
Ливий в начале своего обширного труда, в котором он излагает историю Рима «от основания Города» до своего времени, говорит, что следует отдать справедливость древним и признать, что они, присоединив к человеческим деяниям также отношения с богами, сделали историю возникновения города весьма возвышенной. Он находит, что предания, касающиеся предыстории основания города Рима и истории самого основания, скорее достойны именоваться поэзией, нежели историей. Но с надменностью римлянина, приглушив свое критическое чутье, Ливий не хочет ни подтверждать, ни опровергать эти предания. Он особенно подчеркивает, что если и существовал когда-либо такой народ, который мог бы по праву вести свое происхождение от самих богов, то слава римского народа делает понятным, какой это народ. А те народы, которые испытывают над собой власть римлян, уже спокойно могут признать, что предком римлян является бог Марс.
Большая часть легенд об основании италийских (и сицилийских) городов обладает чертами, связывающими эти сказания с циклом сказаний о Трое. В этих легендах иногда мелькает также слабое напоминание об истории заселения Великой Греции. Греки, колонизовавшие Южную Италию, видели в жителях Италии либо своих родственников, ушедших в древние времена на далекий Запад, либо остатки своих старых врагов, вероятно, в зависимости от того, дружелюбно или враждебно проявляли себя жители Италии по отношению к колонистам. Уже Гесиод знает о том, что Латин, давший свое имя народу латинян, является сыном Одиссея и Кирки. По данным других источников, город Арпы был основан греком Диомедом, а город Патавий — троянцем Антенором. Ранее Троянской войны основан потомком троянцев сицилийский город Эгеста, или Сегеста; дочь Лаомедонта Эгеста, или Сегеста, бежала в Сицилию от морского чудовища, пожиравшего главным образом девственниц. Посейдон наслал на Трою это морское чудовище, чтобы наказать Лаомедонта за его вероломство. Девушка Эгеста, или Сегеста, стала женой сицилийского бога реки Криниза (Кримисса) и матерью Акеста, который впоследствии основал город, названный им именем его матери. Среди троянских преданий, имеющих некоторое отношение к италийскому продолжению троянской истории, наибольшее значение имеет легенда об Энее. Эта легенда в своем окончательном виде представляет собою главным образом мифологические рассуждения греческих систематизаторов, а не народную фантазию. Но, по всем признакам, уже до того, как эта легенда окончательно сложилась, она пустила корни в Италии, куда ее могли занести в VIII–VII веках до н. э. греческие колонисты. Это вполне возможно, поскольку недавно найдены изображения Энея, изготовленные на территории Этрурии в VI веке до н. э.
Сказание об Энее связано непосредственно с Гомером. В Илиаде сохранилось пророчество о том, что родственник Приама по побочной линии, происходящий от богов Эней, после разрушения города Приама будет править троянцами. Были предания и о соперничестве между домами Приама и Энея. Так, греческий логограф Акусилай около 500 года до н. э. прямо указывает, что Троянскую войну вызвала Афродита, услыхав о предсказании, согласно которому после Приама власть будет закреплена за ее сыном. Как кажется, поэты сначала ограничивали территорию, занятую троянцами и находящуюся под властью Энея, склонами горы Иды. Но около 500 года до н. э. сицилийский греческий поэт Стесихор уводит Энея в Гесперию, а немного позднее Гелланик направляет его прямо в Рим. Греческий историк с острова Сицилия, Тимей, оказавший весьма сильное влияние на других историков, сообщает, что греки после занятия Трои разрешили свободно удалиться из Трои нескольким троянским героям, державшимся до конца при защите города. Им было позволено также взять имущества столько, сколько каждый может унести. В то время как другие нагрузили себя серебром и золотом, Эней взвалил себе на плечи старика отца. Столь прекрасное проявление сыновней любви пробудило в греках уважение, и они разрешили Энею еще раз возвратиться домой и взять все, что он захочет. Но на этот раз Эней не кинулся на сокровища, а стал отыскивать среди развалин домашних богов. Тем самым он заслужил возможность вывести остатки троянского народа на новую родину.
Влияние Тимея проявилось, между прочим, и в том, что в римлянах укоренилось сознание их троянского происхождения. Уже начиная с III века до н. э. из этого делались политические выводы. Так, например, в 232 году до н. э., когда при эпирском дворе обсуждалось ходатайство акарнанцев, ссылались на то, что акарнанцы заслуживают римской поддержки, ибо в свое время из всех греков только они не принимали участия в Троянской войне. Один из знатнейших родов Рима — род Юлиев (gens Julia) особенно чтил в лице Энея или в лице его сына Юла своего предка. Под этим же предлогом еще Юлий Цезарь выступал как сторонник Трои, а его приемный сын император Август благосклонно отнесся к тому, что Вергилий именно Энея сделал главным героем своего эпоса.
Вергилий при разработке сказания об Энее, рисуя яркие картины прошлого, настоящего и будущего, связал историю Рима с политическими устремлениями Августа. С точки зрения истории религии понятно стремление Вергилия объединить различные наслоения римской мифологии, создав из них даже не систему мифов, а единую художественную композицию. Благодаря образу Энея, спасшемуся из Трои, предание об основании римско-латинской родины становится в самую непосредственную связь с греческой мифологией, так что мы можем легко узнать богов гомеровского Олимпа под именами Юпитера и Юноны, Венеры и Марса, Меркурия и Нептуна. Но в культе Аполлона на горе Соракте прослеживается культ италийского божества — волка Сорана; Аполлон же Акциумский представлен так, чтобы Август, победитель Антония и Клеопатры, мог указать на него как на своего покровителя. Образ мифического Энея — вместе с целым рядом его предполагаемых потомков до Юлия Цезаря и Августа — прочно вошел в историю Рима. Троянские Пенаты, которые Эней привез в Лаций, составили государственный культу с другой стороны, ту новую среду, в которую Эней переселил богов, потерявших свою троянскую родину, освящали древние боги Италии, связанные с италийской религией. А те события, в центре которых стоит Эней, ведут не только к основанию римской государственности; в преданиях о них заключается также этиологическое сказание о римской литургии. Сам
