но быстрый конь унес Пика, а за ним двинулись и царские оруженосцы.
«Ну что ж, — сказала про себя богиня. — Если я себя хорошо знаю, если не исчезла еще волшебная сила из трав, если не подведут меня мои заклинания, то он не убежит от меня, даже если ветер понесет его на своих крыльях».
Тотчас она создала бестелесную тень в образе кабана и приказала ей побежать перед взором царя и исчезнуть в чаще леса, где среди деревьев нет доступной для лошади тропинки. Так и произошло. Пик упорно преследовал тень своей мнимой добычи, а когда достиг чащи леса, то спрыгнул со взмыленного коня и пешком последовал дальше в глубину леса в тщетной надежде убить кабана. А в это время Кирка произносила заклинания, обращаясь к неведомым богам с таинственными песнями, от которых искажался лик белой Луны и собирались тучи вокруг главы ее отца — Солнца. От ее колдовских песен потемнело небо и земля испустила из себя мглу: кромешная тьма скрыла свиту Пика, и царь остался без телохранителей.
Этого-то и ждала Кирка.
— Заклинаю тебя глазами твоими и твоим прекрасным образом, пленившим меня, — обратилась она к царю, оставшемуся с нею наедине, — потуши мою страсть и прими к себе тестем Солнце, не отвергай высокомерно меня, богиню.
Но Пик ответил сурово и кратко:
— Кто бы ты ни была, я не могу быть твоим. Другой принадлежит мое сердце, и я не оскорблю чужой любовью своего брака, пока судьба хранит для меня дочь Януса, Каненту.
Много раз Кирка пыталась добиться своего, но напрасно.
— Ты не уйдешь безнаказанным, — воскликнула наконец она гневно, — и не попадешь более к Каненте!
Дважды она обратилась на запад и дважды на восток, трижды коснулась палкой юноши и трижды пробормотала свои заклинания. Побежал юноша. Сам он удивился, почувствовав, что двигается быстрее обычного. Затем он увидел на своем теле перья. С ужасом понял он, что богиня сделала из него новую птицу для лесов Лация, и в ярости стал наносить твердым клювом многочисленные раны коре деревьев. Крылья его сохранили пурпурный цвет царской мантии. Золотая пряжка, придерживавшая одежду, превратилась в золотистый пушок вокруг шеи. Ничего более не осталось от прежнего Пика, кроме имени Picus; так и зовут его люди.
Когда рассеялся туман, люди, искавшие Пика, обшарили весь лес, но не нашли своего царя, а встретили лишь Кирку, у которой и потребовали вернуть исчезнувшего царя. Они подступили к ней уже с оружием, но Кирка вновь прибегла к колдовству. Она вызвала Ночь и ее богов Эреба и Хаоса и с долгим завыванием обратилась к Гекате. И тут сдвинулся с места лес, застонала земля, оросились кровью луга, глухо загудели каменные скалы, залаяли собаки, почва наполнилась отвратительными змеями и безмолвные души умерших стали порхать в воздухе.
Кирка поразила удивительным зрелищем свиту Пика, и, прежде чем каждый из его телохранителей пришел в себя, он уже превращен был ею в какого-либо зверя.
А в это время дома верная Канента напрасно всем сердцем ждала мужа, напрасно по всем направлениям рассылала слуг для поисков его в лесу. Она горько плакала, бродила полубезумная по полям Лация. Так шесть дней и шесть ночей она не останавливалась и ничего не ела. Она шла по горам и долинам туда, куда ее вел случай, пока наконец на берегу Тибра усталость не одолела ее.
Здесь она прилегла и в скорби начала петь, как лебедь, который в смертный час поет в последний раз самую прекрасную свою песнь. Она поистине истаяла в грусти и медленно рассеялась в воздухе. А место, где это произошло, долго сохраняло память о ней: по имени нимфы Канены его стали называть Canens (Певчее)[70].
Помона и Вертумн
Среди дриад Лация не было ни одной, которая столько заботилась бы о садах или усерднее присматривала за плодовыми деревьями, чем Помона. Она не бродила по лесам или около речек, она любила нивы и ветви, приносящие нежные плоды. В руках она всегда держала кривой виноградный нож, которым срезала слишком буйно разросшиеся ветви или подсаживала в подрезанную кору деревьев черенки; она и поливала, когда нужно было, корни, жаждавшие влаги.
Сад был ее единственной любовью. Она не признавала и не хотела признавать Венеру. Чтобы никто не мог нарушить ее одиночества, она всегда тщательно закрывала двери сада изнутри. Поэтому к ней не могли приблизиться ни сатиры, ни фавны, ни Сильван, бог леса, ни Приап, пугавший садовых воров.
Более всех любил Помону Вертумн, но и он не был счастливее других. Сколько раз он в одежде простого жнеца приносил ей колосья в корзине! Иногда, когда он появлялся перед Помоной, свежий пучок травы оказывался у него в волосах, как у крестьянина, ворошившего сено. Часто бывал у него в крепкой руке кнут, будто он только что выпряг волов из плуга. С виноградным ножом в руке он был садовником или виноградарем, выравнивающим листву и подрезывающим виноград. Лестница также была с ним, будто он собирался снимать фрукты с деревьев. С мечом он был воином, с удилищем — рыбаком, появляясь перед Помоной всегда в новом виде и, каждый раз меняя свой образ, пытался подойти к Помоне, чтобы по крайней мере полюбоваться ею.
Однажды он оделся старой женщиной и, подвязав пестрой повязкой чужие седые волосы к вискам, опираясь на палку, вошел в сад. Он восхищался плодовым садом, согнув спину, присел на корточки и с земли глядел на отягощенные осенним грузом ветви. Вертумн обратил внимание на вяз, обвитый виноградной лозой. Покачал головой и сказал следующее:
— Если бы это дерево стояло одно, без виноградных лоз, никому бы не было до него дела, разве только любовались бы его листвой. Но и виноградная лоза, если бы она не была соединена с вязом, лежала бы на земле. Но тебя не трогает этот пример, и ты избегаешь супружеской жизни. И плохо делаешь. Ни у Елены, ни у Пенелопы не было больше женихов, чем у тебя. Но ты отворачиваешься от них. Ведь твоей руки просят тысячи — мужчины, боги, полубоги, столько, сколько живет в горах Альбы. Но ты, если у тебя есть разум, все же послушаешь меня, старую женщину, которая больше всех любит тебя: только одного выбери себе мужем — Вертумна. Поверь мне, он сам не может знать себя лучше, чем я его знаю. Он не слоняется бесцельно по белу свету и довольствуется скромным миром садов; и он не
