знаешь? - требовательно спросил Наполеон.
-Как родной, - покраснел Мишель, - я с пяти лет в России живу, ваше величество.
-Месье Николя, - поправил его Наполеон, вытирая руки салфеткой. «Это пока мы здесь. Я книги
твоего приемного отца читал, очень хорошие. И я с ним согласен - земля значительно старше, чем
мы о ней думаем. Взять хотя бы окаменелости, - он покрутил головой и рассмеялся:
-О науке я могу часами говорить. Мадемуазель Бенджаман, - добавил Наполеон, - я с галерки
видел. Я тогда еще кадетом был, совсем юнцом. Розы ей под ноги бросал, - он улыбнулся и
жесткое, серьезное лицо на мгновение стало совсем молодым.
-Ему ведь тридцать шесть только, - вспомнил Мишель. «Господи, как мне родителей благодарить,
дядю Иосифа, что это устроили…, Надо будет потом спросить у него о возвращении имений
эмигрантам. Осторожно, конечно. Но ведь Жюль монархист, самого решительного толка. Они
Наполеона иначе как «узурпатором» не называют. Все хотят, чтобы граф Прованский на престол
взошел, - Мишель чуть слышно вздохнул и услышал веселый голос Иосифа: «Вот и я!»
-Когда вернемся в Париж, лейтенант, - подмигнул ему Наполеон,- будете нам обоим честь
отдавать, а пока что без чинов. Садись, - он похлопал рукой по скамье, - пиво у них тоже есть.
Иосиф со значением посмотрел на Мишеля. Юноша сразу же встал: «Я сейчас, господа».
-Понятливый паренек, - одобрительно заметил Наполеон. «И бойкий, не побоялся сюда приехать.
Впрочем, я в его возрасте тоже - в Париже один жил. Что такое? - он взглянул на Иосифа.
Тот помолчал: «Месье Николя, мне сообщили, что Хана, родственница моя из Иерусалима, - может
быть, жива. Она, в Польше, где-то под Белостоком».
Наполеон смотрел куда-то перед собой. «Три пива, пан!» - закричал кто-то за соседним столом.
Пахло кислой капустой, под прокуренным потолком жужжали мухи.
-Пусть лейтенант де Лу найдет лошадей, - приказал Наполеон, поднимаясь. «Он с нами
отправится, разумеется. Там его русский пригодится, в этом Белостоке».
-Ваше величество, - еле слышным, умоляющим шепотом, попросил Иосиф, - не надо…, Это опасно.
Давайте я сам туда съезжу. Белосток, хоть и принадлежит Пруссии, но лес, он уходит на
территорию России…
-Да хоть бы он в саму преисподнюю уходил, - сочно бросил через плечо император.Не
оглядываясь, Наполеон распахнул дверь трактира.
На траве еще лежала роса. Лес был могучим, бескрайним, сквозь зеленые кроны деревьев было
видно рассветное, неяркое, нежное небо. Наверху, где-то в листве распевались, робко щебетали
птицы. Узкая, быстрая река пропадала в зарослях. В прозрачной воде были видна, блестящая
чешуя рыб.
Дом, - простой, из старых бревен, - стоял на лужайке рядом с берегом белого песка. Калитка
открылась. Женщина, - высокая, стройная, в одной холщовой, длинной рубашке, босиком, -
прошла по холодной траве.
Заводь была глубокой, темной. Она оставила рубашку на берегу. Длинные, черные волосы
спускались на нежные плечи, падали ниже узких бедер. Женщина легко прижала руки к груди и
окунулась ,с головой.
Как всегда, она увидела море - бушующее, ревущее. Как всегда, она протянула пальцы, чтобы
успеть схватить ребенка. Сын уплывал от нее, увлекаемый течением, маленький, такой маленький,
незаметный в толще воды.
Ее спасли рыбаки - уже утром, когда Ханеле, борясь с усталостью, не позволяя себе закрыть глаза,
плыла. Солнце вставало по ее правую руку, впереди она видела темную полоску берега. Ханеле
притворилась немой, жестами указав, что упала с корабельной палубы.
Несколько дней за ней ухаживала жена одного из рыбаков - в крохотной деревне под Одессой.
Потом Ханеле, приняв от женщины старое платье и потрепанные туфли, ушла пешком в город.
Она видела, что отца там больше нет. Она видела Нахмана. Найдя его, Ханеле долго молчала - не
в силах рассказать о том, что случилось. «Исаака больше нет, - она посмотрела в его каре-зеленые
глаза, и тихо добавила: «Он был не такой, как все, наш сыночек. Должно быть, Господь так хотел.
Скажи по нему кадиш, пожалуйста».
Она предлагал помочь ей вернуться в Святую Землю. Ханеле, покачав головой, только попросила:
«Дай мне Тору и молитвенник, и я уйду. А ты, - она вздохнула, - будь со своими хасидами».
Нахман глубоко вздохнул и спросил: «У меня..., у меня родится сын?»
-Нет, - покачала головой Ханеле. «Но твоим хасидам это не важно».
-А у тебя? - он попытался взять ее за руку, но Ханеле отстранилась. «Нельзя, - сказала она.
«Больше нельзя. А у меня тоже - не будет».
-Давай я хотя бы дам тебе денег на экипаж, - Нахман все смотрел на нее. Женщина положила руку
на золотой медальон, что висел под воротником глухого, бедного платья: «Нет. Мне надо уйти так,
- она повела рукой, и Нахман увидел, как улыбаются алые губы.
-Зачем? - спросил он.
-Мне надо спасти одного человека, - задумчиво сказала Ханеле. «Я уже пыталась, у меня не
вышло. Надо, - она помолчала, - пробовать еще. Для этого, - она поднялась и забросила на спину
холщовый мешок с книгами, - мне надо стать другой».
-Мы больше не увидимся, - утвердительно сказал Нахман. Они стояли на пыльной, проселочной
дороге, еще жаркое, осеннее южное солнце золотило морскую воду под обрывом. Кричали чайки
и Ханеле ответила: «Увидимся». Она добавила: «Но ты все равно, - помни, что весь мир, это как
один узкий мост. Самое главное - ничего не бояться».
-Куда ты идешь? - спросил он вслед ее прямой спине.
-Я иду как раз за этим, - Ханеле не оборачивалась, и он услышал усмешку в ее голосе. «Иду
учиться, Нахман, как не бояться».
Ханеле провела зиму в горах, в землянке, окунаясь, каждое утро в ледяную воду родника, что бил
из-под серых камней. У нее были книги, - по дороге сюда она присматривала за детьми, мыла
полы и стирала, - были тетради и карандаши.
Потом она нашла этот лес. Дом был заброшенным, ничейным. Ханеле сама привела его в
порядок. Она купила корову и кур, семена, развела огород и даже высадила полоску ржи. В
Белостоке, в книжной лавке, она увидела новый том отцовских комментариев к Талмуду .Ханеле
вспомнила рукописи, что оставила в Иерусалиме.
-Пусть, - сказала себе Ханеле, идя к синагоге. Она видела отца, и знала, что у нее есть сводные
сестры. Она слышала женский плач. Смотря на девушку, - худенькую, маленькую, прижимающую к
себе детей, Ханеле тихо сказала: «Ты прости меня, милая. Все у вас будет хорошо, обещаю. Просто
надо подождать».
В Белостоке она отправила записку с уезжающими на запад, в Германию, торговцами - одному из
тех раввинов, что заказывал у нее амулеты. Ответ не заставил себя ждать. Через год Ханеле, придя
в пыльную каморку русского чиновника в Гродно, закрыла за собой дверь. Она положила на стол
тяжелый, холщовый мешочек.
Ханеле вышла оттуда с паспортом на имя мещанки Гродненской губернии Ханы Горовиц,
вероисповедания иудейского, возраста - двадцати восьми лет, незамужней. Землю ей купить не
дали. Однако тот же чиновник, приняв еще один мешочек, взвесив его на руке, выписал ей бумагу
о том, что Ханеле арендует мельницу.
-Жидам это разрешено, - он лениво повел рукой. «Там даже стояла какая-то, я слышал. Вся
развалилась, наверное».
Ханеле нашла остатки водяной мельницы в гуще бурелома и кустов малины. Все следующее лето,
наняв в Белостоке строителей, женщина заново возводила стены и крышу. Жернова задвигались к
осеннему урожаю. На мельницу стали ездить крестьяне. Ханеле, стряхивая с ладоней муку,
чувствуя, как сладко болит спина, сказала себе: «Вот и все. Ты теперь дома».
Она вынырнула из заводи. Выжав волосы, натянув рубашку, женщина застыла - наверху плыли,
перекликались журавли.
Ханеле прислушалась. Улыбнувшись, она побежала к дому. На крохотном дворе царила чистота.
Женщина взяла решето с зерном. Бросив его курам , Ханеле села доить корову. «Хлеб надо
испечь, - пробормотала она себе под нос. «Пару куриц зарезать, рыбы наловить».
В доме была всего одна комнатка - с низким потолком. У печи был отгорожен закуток. Ханеле,
замешивая тесто, отделяя халу, посмотрела на тканые половики, на широкую лавку, где она спала,
на задернутый холщовой занавеской шкаф с книгами. Посадив хлеб в печь, Ханеле взяла
прислоненное к стене удилище и деревянное ведерко.
Идя к реке, она поняла, что напевает себе под нос. Она помнила эти слова с детства - их пел
дедушка. Потом Ханеле слышала их от дяди Аарона - колыбельную для девочки, красивой
девочки, что дремала в колыбельке, сладко посапывая, подложив себе ладошку под щеку.
-Так и будет, - уверенно сказала Ханеле. Утроившись на берегу реки, она забросила веревку в
