– С мая!
– Дурень! Откуда май-то? Конду когда увезли?!
– Точно! – Верделл хлопнул себя рукой по лбу, шагая туда-сюда рядом с повозкой. – Точно! Это же считается с... с...
– С той даты, которая мне известна! Выходит ноябрь! Верделл, что теперь делать?
Он внезапно остановился.
– Ничего. Кирья, мы разберёмся с этим. Найдём постоялый двор с чистыми комнатами и повитуху. У нас есть деньги. Не беспокойся. Мы будем в Фадо, там, говорят, хорошо зимой. Не очень холодно и не сыро.
Его голос был спокойным. Аяна поглядела на него удивлённо.
– Ты почти заразила меня своей тревогой, – сказал он. – Кирья, посмотри, – обвёл он пальцем оба хасэна, стоящих рядом на привале. – Все эти люди родились в пути, и своих детей тоже родят в пути. Если так придётся, то и мы справимся.
Он обнял её за плечи и прижал к себе, и она вздохнула и закопалась носом в его плечо, остро пахнувшее потом, копчёным мясом, полынью и дымом костра. Вчерашний день уже был далеко, а завтрашний ещё даже не был загадан.
Они плыли по раскинувшемуся морю степи, или это степь плыла мимо, пока они стояли на месте, – Аяна не знала. Запахи степи пропитали её кожу, волосы, одежду. Пёстрые коричневые птицы, выскакивавшие из-под ног бредущего табуна, мохнатые бока четырёх десятков лошадей всех оттенков песочного и коричневого, трава, от засухи ставшая охристой, – это однотонное море под выцветшим от жары небом несло её. Там, та-да-дам, та-да-дам, – билось сердце степи, и ветер прочёсывал густые травы тёплыми сухими пальцами.
– Смотри, наши камни, – сказала Далэг. – Ты слышала об этом?
– Нет, – помотала головой Аяна. – Расскажи.
– Эти камни обозначают ствол и ветви Великого Дерева. Они обозначают путь.
– Тропу?
– Не только.
Аяна смотрела на сложенные друг на друга камни и трепещущие над ними ветхие ленты.
– Когда хасэг покидает этот мир, его тело переходит в степь, в Великое Дерево Эн-Лаг, – сказала, подъезжая, Айдэр. – Тело уходит к корням Дерева, становится частью земли, потом травы, потом переходит в тела животных, а из них становится частью детей в утробах матерей и снова рождается на свет, чтобы в конце пути вернуться в землю. Этот путь ведёт его снова и снова. На нём нельзя остановиться.
Она посмотрела в небо, прищурив глаза.
– Душа же хасэга смешивается с сотнями сотен других душ, которые сплетены над степью в кроне Великого Дерева. Они переплетаются в ней, как ветви его кроны, как корни трав в земле, слипаются, как комья глины после дождя. Но души не находятся там вечно. Они как зрелые плоды падают с его ветвей. Каждый камень пути вмещает одну душу, и, когда настаёт пора родится хасэгу, с одного из этих камней в его будущее тело уходит душа, как уходит весной сок в ветви деревьев. Душа эта никогда не бывает той же, какой поднялась в небо над степью, потому что в ней и части душ, с которыми она была переплетена, а части её – в этих других душах. И хасэг связан с камнями пути, как лист связан с веткой, как ветка – со стволом, как ствол – с корнями и кроной, а те – с с землёй. Только связь эта незрима и порвать её нельзя. У этих камней мы просим Великое Дерево Эн-Лаг, чтобы души наших родных обрели тело, которое будет здоровым и позволит им прожить долгую жизнь, прежде чем снова вернуться в небо над степью и начать всё сначала. Мы движемся по кругу, как колесо повозки. Ты тоже можешь попросить степь о чём-нибудь. Привяжи свою ленту, чтобы маленькая часть твоей души осталась тут, и, если в конце своего пути ты не найдёшь покоя, ты сможешь вернуться в покой степи и стать частью этого движения.
Аяна расплела косу, спешилась и шла к камням, неся ленту в ладони. Ветер растрепал волосы, кидая их ей в лицо. Она долго стояла у камней, вспоминая маленького Барра, вспоминая Витара и всех неизвестных ей погибших моряков с «Фидиндо». Она просила степь об их душах, а потом завязала свою длинную расшитую ленту вокруг вершины одной из каменных пирамидок и на миг загадала, чтобы и в этой жизни, и во всех следующих, если они предстоят ей, найдя Конду, она больше не теряла его. Ветер тут же подхватил концы ленты, и они заполоскались к северу. Часть души Аяны уже давно была в этой степи, она уже летела с этим ветром где-то далеко, далеко в выцветшем небе, над иссушенной травой, смешиваясь с ароматами трав, сплетаясь со звоном кузнечиков и криками степных пичужек, поднимаясь ввысь и опускаясь в мягкие, суховатые объятия бескрайнего травяного моря.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она возвращалась к Таште, а навстречу ей прошёл Верделл с зажатым в кулаке шнурком, и они на миг встретились глазами, но ничего не сказали друг другу.
21. Шестнадцать
В следующие дни к ним присоединились ещё несколько хасэнов. Кадэр ходила счастливая, потому что ей удалось поговорить наедине с Жадэтом, пока Аяна отвлекала всех рассказом о долине. К звукам степи прибавилось блеяние овец и ржание десятков лошадей. Табунщики старались держать жеребцов дальше друг от друга, но стычки случались.
Праздник рождения Верделла отмечали уже восемь хасэнов.
– Ещё ни разу у меня на дне рождения не было так много народу, – восхищался он. – Кирья, это прямо торжество!
В его честь пели песни, и он чувствовал себя очень важным. Он тоже встал и спел песню, но от волнения его голос пару раз дал петуха, и все смеялись, и он тоже смеялся со всеми.
Они шли дальше, и, чем ближе подходили к озеру, тем больше народа собиралось. Люди радостно встречали друг друга, делились новостями, женщины показывали друг другу младенцев и подросших детей, мужчины хвалились лошадьми и выталкивали вперёд возмужавших сыновей, представляя их как завидных женихов. Девушки шептались и хихикали, глядя на парней, а некоторые просто грустно сидели на движущихся повозках и ждали новостей о том, кто им достанется в мужья.
На привалах теперь хасэны смешивались, и взгляд Аяны терялся в пестроте расшитых халатов, в мелькании двурогих головных уборов. Женщины стал потихоньку наряжаться, доставая из сундуков медные украшения на виски и шею, железные и бронзовые серьги, кольца, браслеты. С каждым днём, приближаясь к озеру Тэвран, толпа становилась всё более шумной и пёстрой.
На пути стали попадаться деревья, потом рощицы. Аяна с такой радостью глядела на деревья, будто не видела их по меньшей мере год.
– Верделл, представляешь, мы уже почти пять месяцев в пути, – сказала Аяна. – Страшно представить.
– Да. Это точно. Я стараюсь не думать об этом. Просто еду и еду, и каждый шаг делает меня ближе к дому и маме.
– Ты так и не рассказал мне, чем теперь занимается твоя мама.
– Мне тяжело вспоминать. Стараюсь пока не думать о доме... Когда меня забрали в большой дом, отец стал выплачивать ей небольшое содержание каждый месяц. Ну и я отправлял ей деньги со своего жалованья. Она живёт теперь в Ордалле на эти деньги, и ещё работает в небольшой хлебной лавке на соседней улице. Там сзади пекарня, и работают ещё два парня. Все соседи здороваются с ней и делятся свежими новостями. Они так и говорят: «самые свежие булочки и сплетни всегда в хлебной лавке у Иллиры». Хотя владельца зовут Озеф. Но он уже не молод, и мама ведёт почти все дела, за исключением налогов.
– Я думала, у вас женщины вообще не могут вести никаких дел.
– Кирио – да. Но чем ты ниже, тем больше тебе прощается. Кирья или кира не может одна выйти на улицу, а вот, к примеру, дэска и капойо – могут. Ну просто представь, если бы к каждой катьонте приставляли ещё одну катьонте. Да так бы девушек просто не хватило.
– То есть, получается, ты выбираешь – быть знатной, с имуществом, или свободной и без него?
– Ну, получается, что так. У кирио больше денег и возможностей, они могут строить корабли и поместья, могут выкупать своих набедокуривших родственников, особенно если род именитый, но при этом от них ждут изысканных манер и очень строгого следования правилам и распорядкам. У катьонте нет огромных денег и имущества, зато женщины могут ходить одни по улице или на рынок или вообще куда угодно. Но, конечно, стараясь не привлекать внимания. Если на женщину катьонте, к примеру, кто-то нападёт вечером на улице, о ней скажут, что ей стоило думать, прежде чем в такой час выходить из дому. У катьонте нет богатых нарядов, как у кирио, и они не надевают яркие вещи, чтобы не смущать мужчин, особенно когда ходят одни, а самые скромные носят сетку на лице. Кира не может просто пройти по улице. Она должна ехать в закрытой повозке. Так что мама идёт по делам лавки, говоря, что её отправил Озеф, который, мол, снова мучается спиной и ногами, но все всё прекрасно понимают. Так что теперь моя мама не бедствует. Но, когда старый Озеф умрёт, ей придётся что-то придумывать, или договариваться с сыном Озефа, которому перейдёт лавка, чтобы он оставил всё как есть. А может, я выкуплю эту лавку и мама останется там. Но на это надо много денег. А ещё надо сначала добраться до дома. Я очень соскучился, но она, скорее всего, отлупит меня полотенцем. Знаешь, как она перепугается, когда увидит мой шрам?
