когда они выйдут.
Я медленно киваю, считая про себя до десяти.
— Хорошо, — говорю я. — Давай я сама с ними разберусь?
— Еще они в водопроводе, — продолжает он, вставая с пола. — Я слышу их повсюду. Я заблокировал трубу бумагой, чтобы они не могли выбраться.
— Верно, — отвечаю я. — Я знаю, что ты хотел помочь, но теперь дай мне разобраться с ними, хорошо?
Он пожимает плечами.
— Мэттью говорит, что в центре занятости тоже будут крысы.
— Откуда им там взяться? Правительство бы не допустило.
— Правительство прекрасно о них знает. Мэттью говорит, оно их туда и подослало.
Вздыхаю. И это реакция на то, что нужно просто подписать одну бумагу. Одному Господу известно, как поведет себя брат, если его вынудят пойти на работу. Обнимаю его за плечи.
— Я пойду туда с тобой, не о чем волноваться.
— Ты пойдешь, чтобы убить крыс?
Снова вздыхаю.
— Мне тоже придется записаться, Терри. Я сегодня потеряла работу.
Брат хмурится.
— Это из-за крыс? Мэттью говорит, они и в кафе. Поэтому вам не присваивают хороший рейтинг по гигиене.
— Нет, я же рассказывала. Просто Бриджит слишком жадная, не желает покупать большой холодильник и сваливает все в одну кучу.
Терри качает головой.
— Нет, крысы там тоже есть. Инспектор их явно видел.
Спорить с ним в таком состоянии бесполезно.
— Что ж, я там больше не работаю, так что не стоит волноваться из-за крыс. Поставь нам чайник, милый, хорошо?
Иду в ванную, чтобы разобраться с туалетом. Брат засунул туда целых два рулона бумаги. И кухонное полотенце.
Достаю из шкафа ведро, ставлю его рядом с унитазом и начинаю все собирать.
Будет только хуже. Я знаю, это лишь начало. Всегда становится намного хуже, прежде чем мы наконец сможем помочь Терри. В понедельник я позвоню в больницу, но уже знаю, что они скажут. Это не срочно. Многим помощь нужна больше. И у них нет ни денег, ни персонала. Это не их вина. Просто так оно и есть.
Я встаю и мою руки. Мне нужно заскочить в магазин на углу и купить еще бумаги. И спрятать ее, иначе брат провернет то же самое.
Возвращаюсь на кухню. Терри вывалил содержимое моей сумки в кухонную раковину и чистит все щеткой для ногтей.
— Из-за крыс, — говорит он, глядя на меня. — Мэттью сказал, что они залезли к тебе в сумку в кафе.
После. 3. Финн
Первое, что я замечаю, когда дама с овечьим фартуком приходит, — на ней нет фартука. Чувствую легкое разочарование. Это как если бы Алан Титчмарш пришел на чай без садовых перчаток. Хотя вряд ли можно выпить чашку чая в садовых перчатках, но мне нравится думать, что он попробовал бы.
Дама секунду стоит и смотрит на меня. Ее косы снова выглядят поникшими, как в ту ночь, и мне кажется, она вот-вот заплачет.
Папа приглашает ее в дом, и гостья входит.
— Привет, Финн, — здоровается дама.
Она шагает вперед и обнимает меня. Как только я чувствую ее объятия, то начинаю плакать. У меня даже нет времени остановить слезы, пока те не полились из глаз. Как будто дама нажала невидимую кнопку. Слезы текут, я не знаю, как их остановить, и чем больше плачу, тем сильнее она меня обнимает, и чем больше она меня обнимает, тем больше я плачу. Дама тоже плачет, не так горько, как я, но все же довольно сильно для взрослого. Думаю, если в ближайшее время не остановимся, то наплачем в холле большую лужу. Прямо как в той истории о Винни-Пухе, где лил дождь, Пятачок не мог выбраться, и Пуху и Кристоферу Робину пришлось его спасать.
Мама читала «Винни-Пуха» на разные голоса. У нее отлично получалось, особенно за ослика Иа. А вот папа взялся один раз почитать, когда мамы не было дома, и было впечатление, что я смотрю фильм без звука. Тогда я действительно заснул.
Наконец дама в овечьем фартуке ослабляет хватку и слегка отстраняется. Смотрю на нее сквозь слезы.
— Часто о тебе вспоминала, — признается она. — Спасибо, что позвал на чай.
Киваю, до сих пор борясь с рыданиями, и вытираю глаза рукой. Папа возвращается из кухни с парой салфеток, дает одну мне, другую гостье. У него тоже глаза красные.
— Могу я предложить вам что-нибудь выпить, Карен? Чай, кофе, что-то покрепче?
— Чай, пожалуйста, — отвечает она. — И прошу, зовите меня Каз, как все.
— Конечно, — соглашается папа. — Финн, проводишь Каз в гостиную, пока я занимаюсь напитками?
Гостья наконец меня отпускает.
— А мне вас тоже Каз называть? — уточняю я, ведя ее в комнату. — А то до сих пор я вас звал дамой в овечьем фартуке.
Она смеется, но, как по мне, это лучше, чем плач. Каз смеется не надо мной, как ребята из школы. Ее смех добрый. Мы вместе садимся на диван.
— Да зови как хочешь, милый. Дама в овечьем фартуке — еще ничего. Меня и похуже называли.
— Меня тоже. В школе.
— Моего младшего брата тоже в школе дразнили, — морщится она. — Дети бывают жестокими.
— А как его звали?
— О, вонючкой, палочником — он был тощим, да чего только не придумывали.
— Меня дразнят чудиком и фриком. Остальные прозвища повторять не хочу, они неприличные.
— Старайся не обращать внимания, — с улыбкой советует Каз.
Киваю, вспоминая, сколько раз мама повторяла мне подобное.
— Моя подруга Лотти говорит, они все жалкие лузеры.
— Она права, — соглашается Каз. — Лотти — твоя лучшая подруга?
— Да. Вообще-то, она моя единственная подруга, но это неважно. Мама говорит, один хороший друг стоит миллиона фальшивых.
Каз смотрит на свои руки. Некоторое время мы сидим в тишине.
— Простите, — говорю я.
Она, слегка нахмурившись, быстро поднимает глаза.
— За что?
