— Привет, — обратился я к чёрному, который начал скручивать сигаретку.
— Меня сегодня или завтра переводят отсюда, — пробубнил тот в ответ, не глядя на меня.
Я ничего не сказал. Стал стелить постель на втором ярусе. Запрыгнув на новое место, я уткнулся в книгу, но не смог сосредоточиться на чтении. Чёрный, докурив свою сигаретку, зажёг ароматическую палочку, дымок которой, стал наполнять камеру сладковатым запахом. Я бегло взглянул на соседа.
Это был худой, сутулый тип, возрастом за тридцать, судя по произношению, возможно, родом с Ямайки. На его африканском лице легко рассматривались следы злоупотреблений алкоголем и дешёвыми наркотиками, а также мелкие повреждения. Он был мрачен, как человек, которого лишили привычной дозы.
Над моим спальным местом с потолка свисала петелька. Кто-то сплёл верёвочку из трёх узеньких отрезков простынной ткани, смастерил петлю и подвесил это за проволочный крючок на потолке.
Петелька получилась игрушечная, забавная, и, как символ, вполне гармонирующая с этой камерой. Мне она не мешала, так как, висела над моими ногами.
Мой сосед вдруг заговорил.
— Я просил их переселить меня в другую камеру к моему приятелю, — сообщил он с нижней полки.
Я ничего не ответил.
— Он японец. Его скоро освобождают. У него хорошие связи в Лондоне с японской мафией. Он обещал помочь мне. Я отличный водитель. Вот только, эти уроды лишили меня водительских прав, — неразборчиво излагал сосед свою биографию и планы на будущее.
— ОК, — отозвался я сверху.
И про себя подумал; нахрен ты всё это рассказываешь мне?
Его речь и все повадки выдавали в нём ту категорию уличных нигеров, которым прирезать кого-либо за пять фунтов, всё равно, что два пальца обмочить.
Я ждал, когда нас выпустят из камер, чтобы отыскать литовских парней, о которых говорил отче. Думал о том, что надо срочно устраиваться на учёбу, чтобы больше времени проводить вне этой камеры.
В этот день я взял у дежурившего на нашем этаже охранника анкету, и отметил в ней пожелание посещать уроки информационных технологий и английского языка. Среди списка предлагаемых уроков в этом заведении, я с удивлением обнаружил курс для начинающих писателей. Оставив заявку надзирателю, я отправился на поиски литовских преступников. О них я лишь знал, что они не говорят по-английски, зато могут по-русски. Пока я обошёл свой этаж и просмотрел карточки с именами в дверях, у меня оставалось совсем мало времени до возвращения в камеру. Спустившись этажом ниже, я обнаружил на одной двери карточку с именами:
Romas Burachas (FW 6839)
Rolandas Viskockis
Их камера была заперта. Если заключённые отказываются выйти погулять, пообщаться с соседями по крылу и желают оставаться в камере, то дверь запирается.
Судя по именам, это были те двое, о которых упоминал отче. Я заглянул в глазок, подобно надзирателю. Двое парней среднего возраста были на месте. Я постучал в дверь. Они оглянулись. Даже через глазок можно было разглядеть напряжение, с которым они посмотрели в сторону двери. Эти парни были переполнены стрессами и непонятками. Они едва ли могли видеть меня, наблюдающего за ними, как подопытными. Мне очень захотелось хоть как-то порадовать их. Очевидно, они чувствовали себя комфортней, оставаясь вдвоём в закрытой камере, чем в окружении уголовников с непонятным языком и традициями. Хотя, здесь никто никого не доставал. Общая обстановка очень напоминала армейскую казарму или некий интернат.
Пауза затянулась. Я рассматривал их, а они, застыв в напряжённом ожидании, смотрели на дверь.
— Привет, парни! — крикнул я.
Они удивлённо взглянули друг на друга.
— По-русски, говорите? — снова обратился я, усомнившись, что меня понимают.
— Да, — закивали они головами и приблизились к двери, поняв, что это не надзиратель.
— Мне о вас рассказал отец Джон. Меня звать Сергей. Сейчас мне пора возвращаться в камеру этажом выше. Увидимся на прогулке, если хотите.
— Хорошо! — закивали они головой.
— Не падайте духом! До встречи, — закончил я встречу и поспешил на свой этаж.
На следующее утро нашу камеру посетили три надзирателя.
— Собирайся! — резковато скомандовал один из них моему соседу.
— Куда? — недовольно отозвался сосед, продолжая лежать.
— Делай, что тебе сказано, — раздражённо ответил ему другой надзиратель.
Они стали осматривать камеру. Было очевидно, что им противен сладковатый запах восточных благовоний, пропитавший всю камеру, и что мой сосед им тоже не по душе.
— Давай пошевеливайся! — грубовато поторапливали они его.
— Я просил поселить меня с японским приятелем, — капризно огрызнулся сосед.
— Так собирай свои вещи и поскорей выходи. Пожалуйста! — обратился к нему надзиратель, не скрывая своей неприязни.
Проверив все его вещи, они стали осматривать всё в камере. Наконец, кто-то обратил внимание на весящую с потолка петлю.
— А это что?! — спросил один из них, указав на петлю.
Сосед проигнорировав вопрос, возился со своими вещами. Они все уставились на меня. Мол, это же над твоим спальным местом.
Я пожал плечами и хотел сказать, что эта штука здесь уже была, когда меня поселили сюда. Но их серьёзное служебное отношение к игрушечной удавке, удивило меня, и я решил пошутить.
— Я полагаю, это на случай невкусного обеда… — ляпнул я, улыбаясь.
Охранники переглянулись.
— Объясни, пожалуйста, — попросил один из них.
— Если обед, как одна из немногих радостей здесь, окажется безнадёжно безвкусным, то всегда можно повеситься.
Охранники многозначительно переглянулись. Мол, иностранец, тяжёлый случай! Затем рассмотрели меня повнимательней. И, молча, покинули камеру, уводя моего хмурого, чёрного соседа.
Спустя час, меня посетил один из надзирателей. Это был самый старший из них, я бы сказал, пенсионного возраста.
— Ты русский? — не то спросил, не то подтвердил он, присматриваясь ко мне.
— Да. А что? — ответил я.
— Нет, ничего, — рассеянно сказал он, поглядывая то на меня, то на петлю. — Сейчас пройдём…
— Меня снова переселяют? — перебил я его.
— Нет. Это лишь на несколько минут. Ты не мог бы снять это для меня? — указал он на петлю.
— Пожалуйста, — я запрыгнул на верхний ярус, снял удавку и передал ему.
— Спасибо. Ну что, идём? — указал он на приоткрытую дверь.
Мы спустились на первый этаж, и коридорами вышли из крыла. Пройдя двором, вошли в отдельное одноэтажное помещение, обозначенное, как госпиталь. Подойдя к одному из кабинетов, он заглянул за дверь и кого-то позвал. Оттуда вышел чёрный медбрат в белом халате. Надзиратель кивнул на меня и передал ему удавку.
— Это его, — буркнул он, приписав мне это изделие.
Я не стал вмешиваться, лишь наблюдал за происходящим. Пожилой надзиратель, был вполне вежлив со мной, а негр в белом халате — внимателен.
Он сначала серьёзно рассмотрел удавку, а затем уставился на меня. Я не мог воспринимать его как врача, и едва сдерживал улыбку. Мне хотелось сказать им; посмотрите же на эту верёвочку, ну разве на этом можно повеситься. Вы идиоты, или вам просто нечем заниматься, и вы ищите повод, чтобы показать свою важность и занятость?!
Негр в белом халате (как негатив) внимательно пялился на меня, пожилой надзиратель уважительно смотрел на негра, а я наблюдал за ними и помалкивал. Я уже догадывался, что они смотрят на меня, как на психа. Вспомнил итальянца Тони с его улыбочкой, и не удержался. Я улыбнулся. Они, молча, обменялись взглядами. Мол, наш клиент!
— Зайди, — важно пригласил меня негатив в кабинет.
Я прошёл за дверь, охранник остался в коридоре.
Меня провели в обычный врачебный кабинет. Там за столом сидел ещё один смуглый баклажан в белом халате и с очками на носу. Он привстал и вежливо указал мне на стул, стоящий напротив его служебного стола. Усаживаясь, я заметил у него на столе раскрытую папку с моим тюремным досье. Эту папочку завели ещё в первом исправительном заведении. Среди прочих бумаг я заметил сверху некий рапорт, вероятно, от наблюдательных надзирателей, обнаруживших удавку и поставивших мне предварительный диагноз.
Чёрный медбрат приблизился к доктору, подал ему удавку и тихонько что-то сказал. Но в ответ ему лишь кивнули и просили оставить нас. Доктор заметил моё внимание к бумагам и пригласил меня к беседе.
— Итак, мистер Иванов, как вы себя чувствуете? — начал он, продолжая сканировать меня сквозь свои очки.
— Индус! — определил я по его увесистому акценту, но промолчал, лишь улыбнулся.
Тот стал торопливо что-то писать. Мне это не понравилось! Моё воображение нарисовало мне картину пребывания в одной палате с итальянцем Тони; обильное потребление сомнительных, просроченных медикаментов и состязания в бумажные шахматы…
