что не хотелось думать о чем-либо существующем вне этого волшебного момента. Каждый из присутствующих был так или иначе связан с Саидой-бай – либо в качестве покровителя, либо нанятого ею музыканта, либо певца-соперника, либо любовника, либо просто знакомого.
Устад Маджид Хан поднялся и попросил разрешения на минуту выйти. Наваб-сахиб кивнул. Исхак Хан тихо заговорил о чем-то с игроком на табла. Все, казалось, хотели поскорее изгнать эти посторонние мысли.
Вернувшись, устад Маджид Хан как ни в чем не бывало прекрасно спел «Бахтияр», останавливаясь время от времени, чтобы глотнуть воды. В три часа ночи он встал и зевнул. Все остальные поднялись тоже.
14.20
Позже, лежа в постели, Ман и Фироз зевали и разговаривали.
– Я просто без сил. Денек выдался на славу, – сказал Ман.
– Хорошо, что я не открыл свою резервную бутылку скотча перед обедом, – заметил Фироз. – А то мы храпели бы под «Бахтияр».
Они помолчали.
– Слушай, а почему все так странно восприняли то, что я упомянул Саиду-бай? – спросил Ман. – Застыли, будто их кондрашка хватила. И ты тоже.
– И я? – переспросил Фироз.
– Да.
Приподнявшись на локте, Фироз внимательно смотрел на друга, думая, надо ли ему отвечать, и если надо, то что, но в это время Ман продолжил:
– Знаешь, мне нравится вон та фотография у окна, где ты снят со всей семьей. Ты выглядишь точь-в-точь как сейчас.
– Ну, ты скажешь! – засмеялся Фироз. – Мне там всего пять лет. А сейчас я выгляжу гораздо лучше, – проинформировал он Мана. – Особенно по сравнению с тобой.
– Я имел в виду, что у тебя такой же нахмуренный вид и голова свернута набок, – объяснил Ман.
– Эта свернутая голова напоминает мне о главном судье, – сказал Фироз и, помолчав, добавил: – А почему ты завтра уезжаешь? Оставайся на несколько дней.
– Да я бы с удовольствием, – пожал плечами Ман. – Мне очень нравится ваш форт, и мы могли бы еще поохотиться. Но у меня нет времени. Я обещал там, в Дебарии, вернуться к Бакр-Иду. А это место надо показать баоджи. Он подыскивает себе избирательный участок, и чем ближе он познакомится с этим, тем лучше. И потом, ты вроде говорил, что для вас в Байтаре не так важен Бакр-Ид, как Мухаррам, да?
– Да, это так. – Фироз опять зевнул. – Но в этом году меня здесь не будет. Я буду в Брахмпуре.
– Почему?
– Мы с Имтиазом по очереди проводим там Мухаррам, чтобы принять участие в процессии. А другой в это время находится здесь. Мы не праздновали Мухаррам вместе с восемнадцати лет.
– Не могу поверить, что ты бьешь себя в грудь и стегаешь плеткой.
– Нет, этого я не делаю. А некоторые делают. Некоторые даже ходят босиком по горящим углям. Приходи в этом году, сам увидишь.
– Может, и приду. Спокойной ночи. Выключатель вроде бы с твоей стороны.
– А ты знаешь, что Саида-бай закрывает свою лавочку во время Мухаррама? – спросил Фироз.
– Что-что? – спросил Ман, возвращаясь из полусна к действительности. – Откуда ты знаешь?
– Все это знают. Она глубоко верующая. Это, конечно, разозлит раджу из Марха. Он любит погулять на всю катушку во время Дуссеры.
Ман в ответ лишь что-то промычал.
– А она не будет ни петь, ни играть для него, – продолжал Фироз. – Все, что она согласна исполнять в это время, – марсии[130] и прочие похоронные песни в память о погибших в битве при Кербеле. Это не очень-то вдохновляет и возбуждает.
– Да уж, – согласился Ман.
– Она даже для тебя не станет петь, – сказал Фироз.
– Да, наверное, не станет, – согласился Ман несколько обескураженно, удивляясь, почему Фирозу нравится сыпать соль на его раны.
– И для твоего друга не станет.
– Какого моего друга?
– Раджкумара из Марха.
– А, раджкумара!
– Да, раджкумара, – повторил Фироз.
Что-то в его тоне заставило Мана вспомнить их похождения в ранней юности.
– Фироз! – рассмеялся он, поворачиваясь к другу. – Мы же были тогда совсем зелеными юнцами. Ты что, ревнуешь?
– Как ты сам сказал однажды, я никогда не говорю тебе, что я чувствую.
– Вот как? – произнес Ман и, повернувшись на бок, обнял друга.
– Мне казалось, что ты хочешь спать, – сказал Фироз, улыбаясь в темноте.
– Да, хочу. Ну и что?
Фироз тихо рассмеялся.
– Ты решишь, что я это все спланировал.
– Вполне возможно, что так и есть, – ответил Ман. – Но я не возражаю, – добавил он и, слегка вздохнув, взъерошил рукой волосы Фироза.
14.21
Махеш Капур и Ман взяли джип наваба-сахиба и отправились в Дебарию. От главной дороги к деревне вел грязный проселок с такими ухабами и лужами, что в период муссонов проехать по ней было бы невозможно. Но в последнюю неделю было не очень много дождей, так что им кое-как удалось добраться до деревни.
Большинство встречавшихся им людей радостно приветствовали Мана, и хотя наваб-сахиб говорил об этом Махешу Капуру, последний поражался популярности своего непутевого сына в этих краях. Как оказалось, из двух качеств, необходимых политику, – способности завоевывать голоса и умению толково распорядиться своим мандатом после победы – Ман обладал первым в полной мере, как минимум в этом округе. Население Дебарии явно полюбило его.
Рашида в деревне, естественно, не было, так как семестр был в разгаре, но его жена и дочери приехали на несколько дней погостить к его отцу. Мехер и деревенские мальчишки во главе с растрепанным Моаззамом встретили Мана с восторгом. Он был гораздо более интересным развлечением, чем черные козлы, привязанные к деревьям и шестам по всей деревне и маявшиеся в ожидании завтрашнего жертвоприношения. Моаззам, которого часы Мана буквально завораживали, потребовал, чтобы Ман показал их еще раз. Даже Мистер Крекер перестал жевать и выдал победный клич – своего рода версию азана, – но Бабá, разгневанный такой нечестивостью, велел ему заткнуться.
Правоверный Бабá, пригласивший Мана приехать на Бакр-Ид, но не особенно веривший, что тот примет приглашение, был явно рад его приезду, хотя и не показывал этого. Он похвалил Мана.
– Он хороший парень, – сказал Бабá, энергично кивая Махешу Капуру.
– В самом деле? – откликнулся Махеш.
– Да. Он уважает наши обычаи. Он завоевал наши сердца своей простотой.
«Простотой?» – подумал Махеш Капур, но ничего не сказал.
Прибытие в Дебарию Махеша Капура, автора законопроекта об отмене системы заминдари, само по себе было чрезвычайным событием, и большое значение имело то, что он приехал на автомобиле наваба-сахиба. Отец Рашида не придерживался определенных политических взглядов и заговаривал о политике лишь в тех случаях, когда какая-нибудь «коммунистическая зараза» затрагивала его интересы. Но Бабá, пользовавшийся немалым влиянием в окрестных
