— А что произойдет завтра?
— Я предполагаю, что весь холл отеля будет заставлен цветами и подарками и вы не будете успевать читать все открытки с просьбами предоставить аудиенцию.
— Да. Ну, господин Буггати. Если этого не было в Будапеште, почему это должно происходить здесь? И еще, — она приостановилась в замешательстве, — подскажите мне — мне тщательно скрывать свое происхождение или здесь это не так уж и важно, как в Будапеште?
Господин Буггати замялся. Этот вопрос застал его врасплох. И его сдержанность несколько насторожила Анни. У неё только промелькнула грустная мысль — «О, Дева Мария, куда ж от этого деться то?».
— Вы, знаете, госпожа. Здесь этого не скроешь. Бизнесмены люди настолько предусмотрительные, что справки о вас начнут наводиться сами собой и вы должны быть к этому готовы. Но… у вас крепкий и крупный бизнес, я думаю это перевесит все предрассудки о общественном положении. Не забывайте. На балу будет много иностранцев, будут англичане, американцы, а для них этот вопрос уже давно ушел на второй план.
И тут Анни неожиданно для него и даже неожиданно сама для себя резко остановилась и повернулась к нему лицом и он увидел её расстроенные и даже обиженные глаза. Она закусила губу и её ладошки сжались в кулачки.
— Вот видите, Господин Буггати. Без своего состояния я из себя просто ничего не представляю. И я начинаю чувствовать, что просто полюбить меня, за какие-то мои человеческие качества невозможно. Если бы не состояние моего умершего супруга, то со мной даже не стали бы общаться? А вы, господин Буггати, вы …вы впустили бы меня в свой круг общения, если бы я была просто врачом, не имея всего того, что оставил мне граф фон Махель? — и её широко распахнутые глаза с большой проницательностью всматривались в глаза господина Буггати, стараясь прочитать в них большую искренность, чем найти её в словах, которые он произнесет в ответ.
Но господин Буггати был в высшей степени порядочным и мудрым человеком. Он снисходительно и легко взял её руку с свою и она увидела, каким ласковым и загоревшимся стал его взгляд.
— Госпожа Анни — тихо произнес он. — Поверьте, мужчина в пятьдесят лет начинает приобретать настоящею мудрость, которая позволяет ценить людей не за их положение и состояние, а за их истинную суть. Я посчитал бы за честь общение с вами и это правда, верьте мне и не подвергайте свое происхождение такому порицанию. По-настоящему умный человек и сильный, крепко стоящий на ногах, не так зависим от мнения общества и изживающих себя предрассудков. Пусть вас жизнь сводит только с такими людьми. И не сожалейте о тех, кто по этой причине игнорирует с вами иметь дела. Все не так буквально, как порой кажется. — Они быстро шли к ресепшену. — Вот право говорят, мужчины не любят, когда женщина умна, а я говорю, только глупый мужчина боится умных женщин.
Ее глаза увлажнились слезами, расчувствовалась от его слов.
— Спасибо вам, господин Буггати, вы меня всегда поддерживаете. — сказала она.
— Мне это завещал граф фон Махель.
Они выехали на улицу Brauch Bach-Straße (в переводе улица у ручья) и экипаж остановился около двухэтажного особняка, который был весь в огнях. Электрические огни горели не только близ подъезда к дому, но и вдоль аллеи, ведущей к этому подъезду. Посетители уже все были в сборе и поэтому их, видимо слегка запоздавших гостей, вышел встречать одинокий камердинер, в серой ливрее, открыв перед ними тяжелую дверь и провожая в дом. Огромная банкетная зала находилась на первом этаже, но выход в неё был не стандартный. Так как сам дом возвышался на высоком фундаменте, то ему можно было дать и три этажа, но такого не было. Просто, оказывается, спуск в зал, который заключен был в круг, начинался с лестницы, по бокам которой расположились скульптуры римских традиций и все гости, которые посещали данный праздник, были как на ладони у уже собравшихся, и из-за такого хитроумного архитектурного строения здания, упустить незамеченным не было возможным ни одного гостя и вновь прибывшие сразу могли обозреть всех находившихся в особняке и почувствовать его атмосферу. А на возвышении с правой стороны, как на балконной площадке, к которой вела также не большая лестница, располагался оркестр, которому никто не мешал, и он был как бы скрыт от гостей высокими перилами бокового ограждения. Анни еще нигде не встречала такого внутреннего расположения дома, но следует сказать, она и мало где бывала.
Избавившись от верхней одежды, камердинер услужливо подвел их к огромной стеклянной двери, за которой слышался большой сплошной шум от голосов и было много яркого света и её сердце бешено заколотилось, потому что кроме Рождественского бала в университете она нигде не была на таких светских мероприятиях и можно сказать, это был её первый выход в свет, такой серьезный и важный, по словам господина Буггати. И стоя перед этими стеклянными дверями, от зашкаливающего волнения у неё из глаз брызнули слезы и господин Буггати вынужден даже был рукой дать знак камердинеру подождать и не открывать перед ними двери. Анни спешно постаралась убрать слезы, смахивая их перчатками и с виноватым видом обратилась к своему компаньону. Но встретившись с его добрым и все понимающим взглядом, почувствовала, что у неё есть поддержка и она не одинока. Он, почти вплотную, подошел к ней, и она ощутила его холодную после улицы ладонь у себя на предплечье. Деликатно, но твердо взял её руку и развернул к двери. Она только успела мимолетно перехватить удивленный и восхищенный взгляд учтивого камердинера и потом снова это матовое стекло, за которым горел яркий свет и слышалось шумное движение. Рядом уже как во сне уловила последние наставления своего компаньона
— Госпожа, вам не чего терять и вы… просто не повторимы ни в чем, только нужно быть уверенней! — и шагнула вперед. Дверь распахнулась и в глаза из полумрака ударил яркий свет так, что она даже прищурилась, но твердая рука господина Буггати тянула её незримо вперед и перед ней открылась картина круглого, огромного зала, по бокам которого стояли диваны и кресла, а в центре не торопливо передвигались туда и сюда, просто блестящие от лоска люди, как оловянные солдатики и там впереди, был еще один широкий выход из зала и
