* Царь наш — юный музыкант — *
Царь наш — юный музыкант — На тромбоне трубит, Его царственный талант Ноту "ре" не любит:
Чуть министр преподнесет Новую реформу, — "Ре" он мигом зачеркнет И оставит "форму",
"Что за чудное гнездо Наша Русь Святая! Как прекрасно наше "до", "До"… до стен Китая".
И с женою и с детьми, Чувствуя унылость, Царь не знает ноты' "ми" (Есть словечко "милость").
Помня ноты две "la-fa", Царь не любит сплина, — На Руси ему — "лафа", Разлюл_и_-малина.
Царь сыграет ноту "соль" Без ошибки, чудом, Если явится "хлеб-соль" С драгоценным блюдом.
Уподобясь на Руси Господу-аллаху, Он выводит ногу "си" (Сиречь: "да")… на плаху.
ПОХОРОНЫ
Хоронили его в полуночном часу, Зарывали его под березой в лесу. Бросив в землю его, без молитв, без попа, Разошлась по домам равнодушно толпа.
И о нем плакал только нахмуренный лес; На могилу смотрели лишь звезды с небес; Мертвеца воспевал лишь один соловей, Притаившись в кустах под навесом ветвей.
Тот, кто пулей свинцовой себя погубил, Этот лес, это небо и звезды любил; Он лесного певца на свободу пустил, Потому — что и сам о свободе грустил.
КАЗАЧОК
Фонари кругом бросают свет унылый, бледный. На забитой, жалкой кляче едет "Банька" бедный. Седоков у "Ваньки" двое: барыня-старушка Да в истасканной ливрее казачок Петрушка; Зябнет он, закрыв глазенки, с холоду трепещет, А извозчик в рукавицах лошаденку хлещет.
Ты не бей ее напрасно! Полно, перестань-ка За двугривенный тиранить лошаденку, Ванька! Посмотри: она устала, снег ей по колено… Вздорожали нынче, Ванька, и овес и сено, У твоей несчастной клячи кожа лишь да кости, Привезти еще успеешь старушонку в гости!
При фонарном слабом свете на нее взгляни ты: Очи смотрят тускло, дико; сморщены ланиты… А на них, бывало, страстно люди любовались, Вкруг красавицы толпою шумной увивались; Все ласкали, баловали барышню-резвушку… Жаль ее… и жаль мне также казачка Петрушку! Вот приехала старуха к внуку молодому, Отказал бы он охотно бабушке от дому, Да боится: у старухи водятся деньжонки. "Эти ведьмы очень скупы, и хитры, и тонки… Может быть, она оставит все наследство внуку?" — И целует внук с почтеньем бабушкину руку. Занялась она с гостями, по копейке, вистом, А Петрушка спит в передней и храпит со свистом. У старухи худы карты: двойка да семерки, А Петрушке с голодухи снятся хлеба корки. Обыграли на целковый барыню-старушку… Жаль ее… ж жаль мне также казачка Петрушку!
ЧУДЕСНАЯ ХАТА
Как прекрасна, как чудесна у меня бывает хата, Если сладким вдохновеньем вся душа моя объята; Если, сидя у оконца, я под шум густой березы Стройно складываю в песни золотые думы — грезы. Из груди моей открытой вдохновенье звучно льется, И каким-то чудом песня для народа создается. Из окна она промчится легкой ласточкой игривой Над соседней Деревенькой, над соседней братской нивой
И она прогонят горе, если кто в селе горюет, И отрадно засмеется с тем, кто весело пирует. Эта песня укрепляет в сердце веру в провиденье, Для любви давнишней, старой в ней таится наслажденье. И она с собой приносит благодатные надежды, У рыдающих, гонимых утирает тихо вежды. Я тогда себя считаю властелинам мира-света, Восклицая: "Как чудесна хата бедного поэта!" Как приветливо встречает чародейка, эта хата, Гостя милого, родного, дорогого гостя-брата! Как ему она радушно настежь двери отворяет И в стенах веселым эхом речи гостя повторяет! Этой хате-чародейке все знакомо, все известно, И она хлеб-соль и мысли разделяет с гостем честно, Вторит звону чаш, застольных и своим чудесным эхом Отвечает гостю-другу задушевным громким смехом. И звучит отрадно эхо в чудной хате без измены, И каким-то дивным блеском озаряются в ней стены; В ней, как встанешь после пира, так из каждого оконца На тебя не солнце светит, а уж ровно… по два солнца!
НЕВЕСТА ССЫЛЬНОГО
Что за мысли алые, Как мне тяжело! Капли дождевые Глухо бьют в стекло, Льются через крышу, На полу вода — Голос няни слышу; "Сядь, дружок, сюда! Бедная овечка, Примечаю я: Таешь ты, как свечка, Умница моя, Сохнешь и страдаешь, Долго ль до греха? Ждешь да поджидаешь Друга-жениха. Грешен он во многом, Люди говорят…" — "Но, клянуся богом, Предо мной он свят!" — "Твой жених в Сибири, В тундрах да в степях; На руках-то гири, Ноженьки — в цепях. Рассуди же толком, Как бежать ему: Обернуться волком? Подкопать тюрьму? Али от острога Подобрать ключи?" — "Няня, ради бога, Будет, замолчи! В этот день ненастный, В дальней стороне, Друг мой, друг несчастный, Вспомни обо мне!"
Нянюшка вздремнула… Посмотри в окно, Я рукой махнула: _Там_ и _здесь_ — темно! Та же непогода, Тот же ветра вой… Около "завода" Ходит часовой… Грезится мне Лена — Ч_у_мы дикарей… Возвратись из плена, Милый, поскорей!
Колокольчик где-то Затрезвонил вдруг… Няня, няня! Это — Мой прощенный друг. Верю я сердечку: Как оно дрожит!" И, покинув печку, Нянюшка бежит.
"Аль беда случилась? Ты горишь огнем… Лучше б помолилась Господу о нем. С верою глубокой Крест прижми к устам!" …Друг мой, друг далекий, Горько _здесь_ и _там_!
ЧЕРНЫЕ И БЕЛЫЕ БРАТЬЯ
(Из В. Купера)
Я хотел бы удалиться, убежать В беспредельную пустыню от людей, Чтоб меня не мог жестоко раздражать Торжествующий над правдою злодей.
Цепи рабства ненавистны для меня: Эти цепи так пронзительно звучат! Я их слушаю и, голову склоня, Жду, когда они утихнут, замолчат.
Но вокруг меня — разврат и нищета; Кровь людская льется быстро, как поток. Мы не помним слов распятого Христа: "Да не будет ближний с ближними жесток!"
"Братство", "равенство" — забытые слова; Мы теперь их презираем и клянем. Братство крепко, как иссохшая трава, Истребленная губительным огнем.
Наше равенство? Мы разве не равны? И о чем же я, безумствуя, скорбел? Я скорбел о том, что негры всё черны, А плантатор, властелин их, чист и бел.
В чем их разница? Один из них богат, Кожа тонкая прозрачна и бледна; У другого кожа блещет, как агат, В этом вся его ужасная вина.
"Белый" "черного" преследует с бичом, И не брата в нем он видит, а раба… Будь тот проклят, кто родился палачом, Пусть казнит его жестокая судьба!
Нет, невольником владеть я не могу, Не желаю, чтобы в полдень, в летний зной, Негр давая прохладу белому врагу, Опахалом тихо вея надо мной.
Нет, невольником владеть я не йогу, Не желаю, чтоб он в рабстве взвывал И, послушный беспощадному бичу, Кровью-потом нашу землю обливал.
В человеке _человека_ полюбя, Не хочу я и не в силах им владеть. Легче цепи возложить мне на себя, Чем на _брата-человека_ их надеть.
ДОЧЬ ОХОТНИКА
